Вельт улыбнулся, эта мысль ему понравилась.
«Он во всем виноват, только он один виноват во всех бедах, которые с ними случились. Но каково мне было, когда я понял и почувствовал, что значит остаться одному. Совсем одному в этой белой пустыне. Я испугался? Скажем честно — да. Страх — дикий страх затерянного одиночества. Повод сойти с ума и не вернуться. Страх остаться наедине с самим собой. О, да… — Вельт вспомнил старую марсианскую легенду о том, как разбился гравилет Херша. Старик шесть месяцев ковылял по красной пустыне, пока не добрался до города, чтобы потом, через неделю умереть от зыбучей лихорадки. Тогда многие от неё умирали, Марс только осваивали. Этого старика тоже никто не искал, и ему не на кого было надеяться, кроме самого себя. — Херш дотопал, потому что в нас, марсианах, есть скрытая пружина, которая в нужный момент распрямляется и помогает нам выдюжить и не сломаться, не согнуться… Я выдержу, я не так стар. Как тот почтальон — Херш».
Вельт достал из нагрудного кармана желтую таблетку в целлофановой обертке. Есть не хотелось, но что-то надо было делать? Вельт безразлично закинул таблетку в рот и принялся меланхолически жевать.
«Илья обещал угостить индейкой, запеченной в глине. Что такое индейка? Илья рассказывал, что это такая домашняя птица, как курица. Какое странное название у курицы? У земляшек все не так. Илья сказал, что индейка больше, значительно больше, это хорошо, потому что он готов её съесть, ни с кем не деля».
Вельт улыбнулся. Губная гармошка резко взвизгнула. Илья заиграл новую мелодию. Вельт прикусил нижнюю губу: «Когда он уснет, я выкраду его долбаную гармошку и сломаю…» Вельт прокусил губу и почувствовал во рту сладковатый вкус крови.
— Все-таки я его убью, — тихо прошептал Вельт, облизывая губы. Он вытерся тыльной стороной руки, с интересом посмотрел на большой палец и часть кисти, вымазанные в красное.
— Приятный цвет и вкус, — он принюхался, — это что-то отличное от химтаблеток. — Запах, — хмыкнул он, переворачиваясь на живот.
— Интересно, как мы пахнем, наверное невыносимо воняем, как выгребные ямы, — Вельт захихикал, — воняем и не чувствуем собственной вони. Привычка, полезная привычка. Привычка подразумевает характер.
Вельт зашмыгал носом, ничего не чувствуя, захихикал громче.
Илья перестал играть:
— Эй, что случилось?
— Ничего не случилось, ты не останавливайся, продолжай, играй.
— Тогда перестань хихикать.
Вельт отвернулся. Через минуту он уснул, и ему снился обильный снегопад, медленно заваливающий его, лежащего в ледяном саркофаге, стоящем посреди красной пустыни. Вельт чувствовал, как снежинки тают, ложась на его лицо. Холодная влага собирается в глазах, стекает по уголкам губ, дрожит в упрямой ямке подбородка. Вельт дрожал, но не от холода, а от смеха, бурлящего внутри, сотрясающего, колотящего тело, потому что в этом гробу не было никакого запаха, а это значит, что не только он, а все и всё пропахло помойкой. Космос — большая помойка, и мы в ней. Смешно, но ничего хорошего…
