— Гой еси, чужеземцы, — к дубу подошел длиннобородый старик. — Легка ли дорога была? Отведайте водицы колодезной ключевой. — На вытянутом, пергаментном лице выделялись только глаза, в которых плескался живой, яркий огонь неба.
— Здорово дед, какие мы тебе чужеземцы? — Максим рассмеялся. — Вы здесь все на солнце перегрелись.
Старик улыбнулся, на миг, показав крупные белые зубы.
— По всему видать, что не здешние…
— Что-то тревожно мне, студент, дуб у них странный, с черепами, — Кузьмич, вопросительно посмотрел на Юлиана. Расстегнул шинель, потрогал внутренний карман с кисетом. Возле табачка и ладанка, пряталась. Хоть Кузьмич, был беспартийный, но рядом с матросом Строговым, боялся носить свою ладанку, которую не снимал ни в войну, ни в гражданку, а в смутное мирное время, пришлось.
Юлиан ничего не ответил. Он сам ничего не понимал, с растущим беспокойством в груди, как и Кузьмич, рассматривал невысокие деревянные хатки, обнесенные тыном. Прислушивался, вроде бы к обычным звукам: квохтанью куриц, визгу поросенка, где-то заржала лошадь, мерно постукивал о наковальню молоток в кузне. Над крышей одной из хат поднимался темный дымок. Иногда в дверях и окнах мелькали любопытные лица женщин. Мужиков, они видели раньше, в поле.
У Карпенко в руках заблестела лимонка.
— Конечно не здешние, а тутошние, — Максим натянуто рассмеялся. — Ты дед, нам зубья не заговаривай, радуйся, Советская власть пришла.
— Чья власть? — Старик приставил к уху руку.
— Ты я вижу, с печи, лет десять не вставал. Ну ты даешь, старый, — Максим рассмеялся, снисходительно покачал головой. — Чья власть, говоришь?
— Карпенко, бей в железо. Созывай людей, придется им пояснить, кто чужеземцы, и что такое Советская власть. — Максим Строгов подмигнул старику.
— Не ждали нас?
— Не ждали, — признался дед.
— Сознательность надо воспитывать в себе, старик, а не мыслить старыми, царскими категориями. Совсем от жизни, у вас в Хитрово, отстали. Даром, что Хитрово зовется.
— Сознательность, категории, — пробормотал старик, задумчиво посмотрел на Максима и улыбаясь в бороду сказал:
— Это не Хитрово, а Малая Тмутаракань.
— Чего? Я тебе поругаюсь, хрыч старый. — Максим погрозил пальцем…
Над деревней поплыл тревожный звон: «Бум! Бум! Бум!» Карпенко отводил душу, пытаясь молотком, вогнать в било свой страх и нехорошие предчувствия, которые он вызывал.
Старик отошел в сторону, сел на высокое, толстое бревно, заменявшее лавку возле колодца или оставленное для грядущих субботников.
