— Было и быльем поросло.
— Это же ты, ты! — бормочет Гарри Клейст.
— Да, — говорю я.
— Сейчас на нас нет военной формы.
— Да, нету.
Кельнер остановился возле нашего стола.
— Что возьмем? — спросил Гарри.
— Пива. Холодного пива.
— Можно бы и сосиски.
— Не надо!
— Надо, надо!
Я кивнул головой. Согласился на все. На загривке у меня пот выступил.
Гарри смотрит на меня, щупает глазами мое лицо, руки, грудь и твердит:
— Это ты, ты!
А я тоже пялюсь в его лицо, теперь с докторской бородкой, и подтверждаю:
— Да, да, это я.
— Я знал, что ты меня отпустишь, — неожиданно сказал Гарри Клейст.
— А я нет, — признался я.
— Я знал.
— Меня вдруг озарило…
— Может быть, но я верил, что это не конец.
— А если бы ты не говорил по-сербски? — быстро спросил я.
— На пальцах договорились бы, — ответил Клейст.
— То-то и оно!
Гарри Клейст улыбнулся:
— Понятно.
Я водил рукой по мраморной столешнице, двигал холодное пиво, дымились красные сосиски. Потом спросил с расстановкою:
— Откуда же ты все-таки знал, что я тебя отпущу?
— В какой-то миг меня вдруг озарило, больше сейчас и не помню, — ответил Гарри Клейст.
— Господи, и тебе знакомо озаренье!
Он опять уставился на меня, щупает глазами и приговаривает:
— Это ты, ты, ты, — а сам барабанит пальцем по мраморной столешнице.
— Да, да, это я, — и тоже барабаню по столу.
Выпили мы пиво, съели сосиски и закурили, вытянув ноги под столом.
— Я получил тогда отпуск. Собственно, сначала-то я попал в госпиталь, воспаление суставов. Сам знаешь, почти нагишом бежал, твое алиби, а холод какой был!
— Что ты сказал начальству?
— Да уж сказал.
— Что, я спрашиваю.
— То же, что и ты.
— Я спрашиваю: что ты сказал?
— Что сбежал из-под расстрела. Железный крест получил. А ты? Показал мою одежду?
— Точно.
— В общем, два сапога пара.
— Да.
— А жене я сказал правду, всю, только ей. И Маргарита каждое воскресенье ходила в церковь, молилась за тебя. Мы не знали твоего имени, и она молилась за черного худого человека с большим горбатым носом.
— Достаточно, чтобы господь бог меня опознал.
Гарри кивнул, почесал бородку. Мы пили по третьей кружке.
— После родился Вольф, а позднее Кэти. А до войны у нас был Торстен, теперь женился уже, дедом меня сделал. А ты?
— Я один. Один на реке. Жена и дети погибли.
Гарри Клейста затрясло.
— Мои?
— Да как посмотреть, мои тоже виноваты!
— Кто стрелял в них? — Гарри Клейст сжал губы, прищурил влажные глаза.
— Этого я не знаю. Главное, взяли их. И отца тоже. В заложники. За одного — сотню. Круглая цифра. Трехзначная. Для нас, сербов, она была в ходу. Для французов меньше.
