— Ее надо было убить. А с ним по-свойски разобраться, поговорить сначала. Все-таки друг?!
— Дурман на меня нашел, — ответил Митя, — ничего я не соображал тогда, а опомнился — все уже было кончено.
— Ладно, гаджё. Покинь табор. У нас и без тебя хлопот много, со своими разобраться надо.
— Куда мне идти, старик? В петле я. Ищут меня власти.
— Больше это нас не касается. Уходи…
Когда Митя ушел, привели к барону Тари, и сказал он ему так:
— Пригляди, морэ, за чужаком, как следует пригляди. Может, обманул он нас в чем — не отпускай это дело.
— Сделаю, дадо, — ответил ему Тари, — не волнуйся, исполню твою волю.
— Верю я тебе, — ответил ему барон, — сделаешь все как надо.
— Вот что я хотел сказать тебе, дадо… — замялся Тари.
— Ну, что там еще?
— Знаю я, кто пакостит в таборе.
— Говори, — приказал барон.
— Ринго это, — ответил Тари. — Заметил я, когда мы в деревне появляемся, вертится он возле чужаков, шепчется с ними, не иначе как выдает нас.
— Позовите Ринго!
Ринго стоял на коленях, и голова его тряслась от страха. Он наперед знал все, что будет сказано на цыганском суде. Да и сам он, окажись на месте любого из стариков, никогда не пощадил бы того, кто посмел предать. Но сейчас все обстояло иначе, ведь речь шла о его жизни, и Ринго во что бы то ни стало хотел выкрутиться из той переделки, в которую попал.
— Скажи-ка нам. — Барон даже не назвал его по имени, что уже означало: его считают отторженным от племени и никто не сомневается в его вине. — Скажи-ка нам, отчего ты замарал душу и руки свои кровью?
— Какой кровью? — не понял Ринго.
— Кровью Михая и Васи.
Только тут до Ринго дошло, какой ценой придется ему платить за свое предательство. Ведь именно он навел гаджё на табор, сказал ему, что тот, кого он ищет, скрывается здесь, взял у чужака деньги. Потому-то и погибли его соплеменники. И Ринго замолчал и больше уже не поднимал головы, только изредка отвечая на вопросы цыганского суда односложными «да» или «нет». Его приговорили к смерти, и приговор свершился в тот же вечер.
События настолько стремительно наворачивались на колесо времени, что многие даже не успевали осознать их, не только поспевать за ними. Утром к барону пришла Ружа, встала перед ним на колени и попросила разрешения молвить слово.
— Говори, — разрешил барон, — что тебе нужно?
— Разреши мне покинуть табор, — попросила Ружа, — что я здесь — отрезанный ломоть, черня[9], которая тащится за вашими повозками, не имея права даже заговорить с кем-нибудь. Умираю я от тоски, и дочь моя погибнет тоже.
