Только через несколько дней, уже дома, он пришел в себя и попытался осмыслить случившееся: любовь это или страсть, которая, подобно всесокрушающему пламени, перекинулась с ее сердца и охватила его? При всей своей искренности он не мог ответить на этот вопрос, однако уже чувствовал, что Августы ему не хватает. Как-то вечером он решился позвонить ей, но никто не ответил. Утром он вышел из дому, собираясь идти на завод, и сразу увидел Августу. Она стояла на углу и смотрела на него. Он подбежал, обнял ее и, не таясь прохожих, начал целовать ее глаза, лоб, волосы, губы. Она облегченно вздохнула, как человек, который после долгого и тревожного ожидания обрел наконец желанный покой. Оглянувшись, она зашептала: «Опомнись, Данчик, люди смотрят…» Он бережно взял ее под руку и с гордым видом — со стороны это выглядело, наверно, комично — повел к трамвайной остановке. Она погладила его по щеке и торопливо сунула записку: «Милый, приходи вечером по этому адресу…» Дальше был адрес ее однокомнатной квартирки.
Здесь они впервые узнали счастье взаимной любви — бескорыстной, не требовавшей ни гарантий, ни обязательств. Быть рядом, и все. После долгих бесплодных попыток найти друг друга они выбрались из людского океана на этот островок любви и никак не могли утолить сполна жажду и голод. Постепенно они открылись друг перед другом всеми гранями души, поняли мысли, надежды, чувства друг друга — все, вплоть до привычек и чудачеств. Как все влюбленные мира, они не строили никаких планов, были неизмеримо счастливы тем, что дают им день, час, секунда, проведенные вместе.
О своих профессиональных проблемах они заговаривали редко, хотя, казалось, это должно было сблизить их еще больше. Августа была самолюбива и готова кому и когда угодно доказывать свою самостоятельность и независимость. Женщины, которые постоянно нуждались в опоре, вызывали у нее жалость и презрение. В институте она держалась с напускной суровостью, мнения ее были предельно категоричны, а малейшее возражение вызывало вспышку гнева. Дан вскоре обнаружил, что литературой и искусством, столь дорогими ему самому, она интересовалась только для приличия, просто чтобы «быть в курсе». Это свое открытие Дан тщательно скрывал и радовался, что хоть перед поэзией она преклонялась, стихи и целые поэмы могла читать наизусть, впрочем, по-настоящему ценила лишь любовную лирику.
И вот теперь, трезво анализируя события этих трех лет, он спрашивал себя: «Ну хорошо, ты отлично знаешь, что Августа может еще десять лет молчать. Никаких претензий, никаких обвинений. А сам-то ты — временный попутчик? И как тебе только не стыдно! Ты что, несмышленый младенец? Ты думаешь о будущем, о ее будущем прежде всего? Если уверен в любви Августы, не сомневаешься в собственном чувстве, если понял, что такая любовь бывает лишь один раз в жизни, чего же тянешь? К чему эта неопределенность? Не пора ли решать — по-мужски, честно и до конца?»
