— Заходите, заходите, — предложил ему Балаян.
— Спасибо, — ответил ему старик, — да только дело у меня не к вам, а к Манучарову.
— Какое же это дело, — с удивлением спросил у него Балаян, — чтобы кто-то в области мог вам помочь, а не я?
Он даже задумался, поскольку в эту чушь и сам верил. Когда я смотрел на него, мне часто приходили на память слова Станиславского: «Люби искусство в себе, а не себя в искусстве». Так вот, и Балаян, и ему подобные не народ любили в себе, а себя в народе. Ибо не любви, а просто жалости имей они к этому народу, довели бы его до такой жизни? И беспринципность — эта еще одна черта политикана — сполна была ему свойственна. В своей книге «Очаг», стоя у пограничного заграждения, он восклицает, что вот, мол, там — мир презренного капитализма, а сам он, слава богу, живет в стране социализма.
Не много ж времени понадобилось ему, чтобы заклинать и броситься к миру этого самого презренного капитализма за помощью в неправом деле. В этом, правда, он не одинок — все деятели «карабахского» движения за эти три года каким только принципам не поизменяли. Цинизм, да и только.
Между прочим, раболепство перед сильными мира сего — тоже характерная черта любого политикана и его в частности. И вновь обращаюсь к его путевым заметкам «Очаг». Скольких только секретарей райкомов он ни описывает в этой книг, скольких председателей райисполкомов. И все они необыкновенно талантливы, необыкновенно порядочны — ни одного отрицательного персонажа. А теперь вот пришли новые власти и он служит им. Нагнетать обстановку он — мастер. Помню, однажды начальник Газового управления, придя на работу позже обычного, собрал весь коллектив и, между прочим, всех шоферов тоже чего обычно не делал. Оказывается, не случайно, ибо пришел он из Горисполкома, где с речью перед директорами предприятий выступал Зорий Балаян, предупредивший их, директоров, а те, по его наказу, уже нас, простых смертных, что наступают сложные времена, что надо быть ко всему готовыми, и особенно, шоферам, поскольку машины их могут понадобиться, а посему следует экономить бензин.
Собственно, нагнетание страстей в последнее время было его постоянным занятием. То в газете изложит, как пытались его арестовать, то выступит в Горисполкоме перед людьми и обрисует картины апокалипсиса, что ждут область, если дать попятную, то предупредить обывателя, что ни в Армении и нигде более нет ему места, и одна только у него альтернатива: либо стоять до конца, либо пасть, ибо ждет его выселение, а уезжать некуда. А посему, заканчивая о Зории Балаяне, и так много чести, скажу, что как и каждый политикан, он еще и жесток. Помните, читатель, когда в Москве в самых высоких инстанциях его предупреждали, что же это вы делаете, ведь столько в Баку армян, а вы травите эти два народа. И он ответил тогда, что пусть о них думают другие, ведь не граждане же они Армении. Тут уж не только цинизм, тут полнейшая неразборчивость в средствах. И поэтому вполне понятно, почему он по-прежнему, нагнетает страсти, ибо, во-первых, и с него самого спросят его боссы — и спросят сурово, а, во-вторых, от него самого-то что останется, кто вспомнит его? Да никто, и в этом он удостоверился в дни своей, так называемой, голодовки. Никто не бросился его умолять, никто слезы не проронил. И понял он тогда, что с окончанием «Карабаха» кончится и его «звездный час». Вот и держится за него. Но люди-то, люди, зачем его не прогонят?
