— Значит, ирония?… Неужели… неужели я ее заслужила?
У него перехватило горло — так, что он не мог произнести ни слова. Боялся, что голос его выдаст. Не хотел и смотреть ей в глаза. Следовало напрямую сказать, что он подавлен, что зря сюда пришел, что молит ее: пусть она избавит его от этих страданий и не говорит о том, чего он не может выслушивать из ее уст, пусть позволит ему уйти. Его охватила нечеловеческая усталость. Как же сказать ей, что он не сумеет согласиться с ее решением, что о возвращении прежних чудесных дружеских отношений уже не может быть и речи, а на отстраненно-приятельские он не согласится? В этот момент ему хотелось, чтобы кто-нибудь пришел — все равно кто, пусть бы и Малиновский.
Тем временем госпожа Богна снова положила руку ему на плечо, но тотчас же убрала ее и долго сидела молча.
— Я не считала это чем-то важным, — наконец начала она, — событием такого масштаба, что необходимо вас об этом уведомлять. Я выхожу замуж. В наших беседах я, впрочем, не раз говорила, что раньше или позже это случится… Я не умею жить одна… Вероятно, вы уже слышали об этом в конторе…
— Естественно, я слышал. — Он сжал зубы и принужденно улыбнулся. — Слышал и должен бы пожелать вам счастья.
— Должны, — улыбнулась она ему.
— Тогда прошу считать, что… что я это выполнил, — выдавил он.
Госпожа Богна смотрела на него широко раскрытыми глазами. Он заметил в них удивление, обиду и болезненный упрек. Сжал пальцы и повторил:
— …что я это выполнил.
— Я вас не понимаю, — отозвалась госпожа Богна с неожиданным для Боровича спокойствием. — Я не понимаю и по-настоящему начинаю опасаться, что в нашей дружбе что-то испортилось. Из вашего тона я могу сделать вывод, что известие о нашей с Эваристом женитьбе возмутило или рассердило вас. И я действительно хотела бы это прояснить. Если вы, господин Стефан, осуждаете наш брак, то не могу даже представить, отчего так происходит: оттого ли, что вы — мой друг и не слишком хорошо относитесь к Эваристу, или, наоборот, оттого, что вы — его друг, недовольный сделанным им выбором.
— Я никогда не был другом Малиновского, — сказал он.
— Прошу прощения, дорогой господин Стефан, но это противоречит всему, что вы говорили…
— Я мог употреблять слово «друг» в привычном значении, — пожал плечами он.
— Допустим, что тогда вы так думали, но Эварист не просто зовет вас другом, но другом и считает. И насколько я понимаю, у него есть для этого основания.
— Никаких оснований, — решительно возразил Борович.
