– Но, я думаю, это его не остановило?
– Это – нет. Я его остановила.
– Ну, а Жабко?
– Дурачок, – почти ласково сказала Матильда.
– Ой, смотри, Тилли! Где жалость, там и любовь!
– Это у русских. Ау меня где жалость, там и неуважение.
– А как они – дружат, часто вместе бывают, вдвоем выпивают?
– Они соседи. Один дом на две семьи. Изредка вместе выпивают.
– Жабко – дурачок, потому что глупый или потому что слабый?
– Потому что никакой. С одними – один, с другими – другой. Да, слабый.
– Сюда часто заходит?
– Каждый день, когда я дежурю.
– А когда другие дежурят?
– Не заходит.
– И в правду влюблен! – обрадовался Смирнов.
– Это его дела, – сухо заметила Матильда.
– А твои?
– Давайте за столиком посидим, – предложила Матильда. – Мне еще сутки на ногах.
Они устроились рядом с Олегом. Матильда принесла чайник и две чашки. Они пили чай. Хороший чай, Матильда постаралась.
– Почему чай? – выпив чашку, удивился Смирнов. – Ты же немка, кофе должна любить.
– Вы же русский, да еще москвич. Значит, чай любите.
– Кто здесь чай любит? – спросил страшным голосом Олег Торопов. Он оторвал голову от стола и шарил безумным взором по залу.
– Очнулся или так, проблеск? – спросил у него Смирнов.
– А про тебя песню так и не сочинил, – вполне разумно огорчился Олег.
– Еще сочинишь. Из штопора выйдешь и сочинишь.
– Нет. Уже не сочиню, – решил Олег, откинулся на спинку стула, положил руки на стол и, трижды сжимая-разжимая кулаки, опробовал их. Потом поднял и раздвинул пальцы. Тремор был, но небольшой. Устал, вернул руки на стол и попросил в проброс: – Плесника-ка мне, будь добра, Матильда.
– Надо ему? – спросила она у Смирнова.
– К сожалению, надо.
– Сколько?
– Пятьдесят, – решил Смирнов.
– А почему не сто пятьдесят? – закапризничал Торопов.
– Мне надо с тобой парой слов перекинуться, а от ста пятидесяти ты опять в отруб уйдешь.
Матильда принесла пятьдесят и, зная теперь московские алкоголические привычки, кусок черного хлеба. Олег смотрел на стакан долго-долго, а затем стал двигать его по столу в разных направлениях. Подвигав достаточно, придвинул к себе и, нечаянно нюхнув, попросил:
– Не смотрите на меня сейчас, пожалуйста.
Матильда снова присела за столик Смирнова. Они не смотрели на Торопова – не велел. Они не смотрели друг на друга – стеснялись, они смотрели в окно, за которым был поворот пыльной дороги.
Невидимый Олег вздохнул глубоко, гулко сделал одноприемный глоток и закашлялся. Кашлял долго. Откашлявшись, тяжело дышал. Звякнули струны, видимо, взял в руки гитару и, проверяя себя, чистым голосом запел не свое:
