Олег действительно пошел и действительно запел не свою, правда. Но строевую:
Там, где пехота не пройдет,
Где бронепоезд не промчится,
Железный танк не проползет,
Там пролетит стальная птица.
Пропеллер громче песню пой,
Неся распластанные крылья.
В последний час, в последний бой
Летит стальная эскадрилья!
Невольно подбирая под ритм песни шаг, стальная эскадрилья стальных и хищных провинциальных птиц выстроилась за Олегом и стройно двинулась в закусочную. Тихо-тихо заныло сердце, сладостно заныло. Девятнадцать лет ему, сорок второй год, плац училища, пыль из-под ритмично топочущей кирзы и…
– Там, где пехота не пройдет, где бронепоезд не промчится… – самостоятельно и себе под нос спел Смирнов.
– Пойду и я в закусочную схожу, – решил Фурсов.
– Справь себе удовольствие, – понял его Казарян. Фурсов и пошел. Кутаясь в халатик, на крыльце гостиницы появилась Жанна. Спросила, хотя и знала:
– Развязали Лелика паскуды эти?
– А ты-то где была? – злобно спросил Смирнов.
– Так меня же в списке приглашенных не было!
– По нахалке поехала бы!
– Менты тоже любят после драки кулаками помахать? – недобро спросила Жанна и опять об Олеге: – Теперь, до тех пор пока не рухнет, от стакана не оторвется. Из наших с ними кто-нибудь пошел?
– Писатель, – сказал Казарян.
– Из наших! – презрительно заметила Жанна. – Он Олегу через жопу водку клизмой готов загонять, чтобы тот был полное говно, а он, писатель, – герой и молодец.
– Что делать, Жанна? – решил посоветоваться Казарян.
– С Олегом неделю, по крайней мере, ничего. График съемок переделывайте, Роман Суренович. Зато ваш оператор наверняка завяжет для контраста. Маленькая, но польза, – ночной холодок достал под халатом голое тело, она зябко передернула плечами. – Съемку на завтра отмените?
– Нет, – упрямо решил Казарян. – Пейзажи поснимаем, Наташины проходы и проскоки с дублершей. На завтра легких концов предостаточно.
– Пойду спать, – с неудовольствием сообщила Жанна и удалилась.
– И я, – солидаризировался с ней Казарян. – Если засну. Когда же мы с тобой поговорим, Саня?
– В Москве скорее всего, – понял Смирнов. – Пошли, я тоже, видно, умаялся.
…Из холодильника вытащил последнюю крайкомовскую, свинтил ей головку, принес из ванной гладкий двухсотпятидесятиграммовый стакан, налил его до краев – первый за эти сутки, из вощеного пакета двумя пальцами – остаточным запахом брезговал – вытянул кусочек барской рыбки и без раздумий и колебаний с первого захода выпил все двести пятьдесят.
