– Пусть ее черти на том свете угольками успокоют, – дерзко сказала старшая Дина. – Не буду я за нее пить.
– Это еще что такое! – грозно удивилась Дарья Николаевна. – Мне праздник портить! Смотри у меня, Динка!
И молодая выпила. И дочки выпили. И мужья дочек, и соседи, и огородник Сигаев. А Ефим Иванович поставил рюмку на стол, полную.
– Отцвели уж давно хризантемы в езду, – глубоким голосом взяла Дина. А Настя подхватила повыше:
– Но любовь все живет в моем сердце больном.
И точно попал переживательный романс: загрустил, крутя по столу полную рюмку, Ефим Иванович, притихла, примолкла, посветлела лицом Дарья Николаевна.
Распахнулась дверь, и на пороге встал Яков Спиридонов.
Песня кончилась потому, что все повернулись к дверям, а Анна поднялась. Оглядев комнату дурными глазами, Спиридонов потрогал дверной наличник и пожаловался тихо:
– Анночка!
Она рванулась к нему, заглянула в дурные глаза.
– Что с тобой? Ты болен? Ты ранен?
– Сердце ноет, – ответил Яков. – Первый раз в жизни сердце ноет.
Она засмеялась нервно и ткнулась лбом в щеку. Он погладил ее по волосам и судорожно всхлипнул.
– Мама, это Яша, – сказала Анна и засмеялась вторично, – знакомьтесь.
Спиридонов ходил вокруг стола и жал руки.
– Спиридонов. Спиридонов. Спиридонов.
– Здравствуй, родственничек, – приветствовал его Ефим Иванович. – Ты чуть было на незаконнорожденной не женился.
– От всего моего больного сердца примите искренние поздравления! – гаркнул Спиридонов и сел за стол.
– Вас нынешняя власть никак не может обеспокоить? – вежливо попытал его один из мужей.
– Так полагаю, никто не доложил ей, что я здесь, – весело отозвался Спиридонов, налил себе рюмку и пошарил глазами по столу – искал, чем закусить.
– Яков, – вдруг решительно позвала Анна. Яков поднял глаза и понял все: надо уходить.
– Счастливой и долгой совместной жизни вам желаю, – быстро сказал он, обращаясь к молодым, и быстро опрокинул рюмку. Анна ждала его у дверей. Он подошел к ней.
– Уходи сейчас же, – ненавистно прошептала Анна.
– Сей момент, – охотно согласился Яков и истошно вдруг заорал: – Горько!
– Горько! Горько! – подхватили все.
Ефим Иванович и Дарья Николаевна стыдливо поцеловались.
– Проводи меня, Анночка, попросил Спиридонов.
В темной прихожей она прижалась к нему.
– Боюсь, за тебя боюсь, Яша.
– Да нечего бояться, милая моя, снисходительно успокоил Яков.
– И офицер еще вчера приходил.
– Какой офицер?
– Поручик. Мокашев Георгий Евгеньевич. Шинель шить.
Вот тут и Спиридонов посерьезнел.
