– В ваше, господин поручик, распоряжение, следовательно, поступаю. Позвольте, имя-отчество узнать.
– Георгий Евгеньевич.
– Дело у нас какое будет, Георгий Евгеньевич?
– Комиссара по лесам ловить, господин Ганин.
– Это Спиридонова, что ли? Поймаем.
– Вы его знаете?
– Откуда? Документы посмотреть Валентин Андреевич давали. Храбрец, как я понимаю. Храбреца убить трудно, а поймать – можно.
– Каким это образом?
– К нему в отряд пойду. А потом и вас к нему приведу. С войском.
– Он, Юра, киплинговского «Кима» читал! – с гордостью доложил Кареев.
– А Ким-то при чем?
– Профессия все же одна у них.
– Как это одна? Ким – разведчик, а господин Ганин, как я понимаю, – провокатор.
– Вы, Георгий Евгеньевич, зовите меня Сашей. Или Шурой. Как вам удобней.
– На провокатора обиделись?
– Нет.
– Тогда ответьте мне на вопрос. Зачем вам все это?
– Ловкость свою проверяю. В наше время ловкость в жизни – самое главное дело.
– А как догадается Спиридонов и шлепнет вас без рассуждений?
– Недостаточно, значит, ловок я. Не для жизни сегодняшней.
– И долго еще свою ловкость проверять намерены?
– До установления порядка.
– Какого порядка?
– Твердого. При твердом порядке я со своей ловкостью хорошо заживу!!
* * *
– У тебя усталый вид, – сказала Георгию Евгеньевичу мама. В номере она поила сына чаем. Сын дико посмотрел на нее, потом вспомнил, что он сын, И ответил как положено:
– Дела, мама, дела. И заботы тоже.
– Вы же в резерве! со знанием дела удивилась мама.
– Самые дела и самые заботы в резерве. А когда уже стрелять начинают, тут не заботиться, тут убивать нужно.
– Юра, что ты говоришь!
– Занятие у меня теперь главное такое, мама, – убивать. И давай поговорим о чем-нибудь другом.
Елена Николаевна обиделась на минутку, а сын не придал этому значения: сидел развалясь, жевал без охоты. И мама сдалась.
– Ты знаешь, Лялечка здесь?
– Какая еще Лялечка?
– Господи! Да, Лялечка Каленич! Неужели забыл?
– Синельникова, – поправил он ее и, закрыв глаза, откинулся в кресле. – Значит, и Лялечка здесь.
Она была здесь. Она стояла в дверях зашарпанного номера и смотрела на него. Георгий Евгеньевич, бледный, подобранный, без фуражки, медленно склонил голову.
– Жорж! – невыносимо громким шепотом назвала она его.
Он поцеловал ей руку, а она поцеловала его в лоб.
– Как покойника, – догадался он.
– Как воскресшего, – возразила она.
…И осень в Летнем саду. На вас белая меховая шапочка и желтый лист падает на белый мех. Концом зонтика вы пишете на влажном песке «Жорж, Жорж» и зачеркиваете написанное. И вы спрашиваете: «Навсегда?» И я отвечаю: «Навсегда!» Оказалось – не навсегда.
