Он считает ее удивительной. Просыпается и видит ее в струях света лампы. Больше всего ему нравится решительное выражение ее лица. А по вечерам хочется слушать ее голос, когда девушка пытается убедить Караваджо в его очередном безрассудстве. Ему нравится, как она медленно двигается вдоль его тела.
Они разговаривают. Легкая монотонность голоса смешивается с запахом палатки, с которой он не расставался в течение всей итальянской кампании, как будто она стала частью его тела, крылом цвета хаки, которым положено укрываться. Это его мир. В такие ночи Хана чувствует, как не хватает Канады. Он спрашивает, почему она не может заснуть. Ее раздражает его самоуверенность, способность быстро отключаться от окружающего мира. А ей нужно, чтобы дождь стучал по жестяной крыше и два тополя шелестели листвой под окном… ей нужен шум, под который она всегда засыпала. Деревья и крыши, которые убаюкивали ее на восточной окраине Торонто, а потом – на берегу реки Скутаматта, куда они переехали вместе с Патриком и Кларой, а позже – над водами Джорджиан-Бей. Странно: в этом огромном саду она не нашла ни одного дерева, которое могло бы успокоить.
– Поцелуй меня. Я так люблю твои губы. Твои зубы.
Позже, когда он повернулся к открытому входу в палатку, она громко шепчет, но только сама слышит этот шепот: «Надо спросить Караваджо. Как-то отец сказал мне, что Караваджо всегда в кого-то влюблен. Не просто влюблен, а умирает от любви. Постоянно не в себе. Постоянно счастлив. Кип! Ты слышишь меня? Я так счастлива с тобой. Я хочу всегда быть с тобой».
Больше всего ей хотелось бы плыть с ним по реке. В плавании нужно было соблюдать определенные правила, почти как в огромном зале на балу. Но он по-другому воспринимал реки. Молчаливо входил в Моро, натягивал связку канатов, привязанных к раскладному мосту; скрепленные болтами стальные панели скользили за ним в воду, словно живое существо, небо озарялось вспышками от взрывов, и кто-то рядом с ним тонул на самой середине реки. И саперы снова ныряли в воду, чтобы подхватить потерянные блоки, ловя и скрепляя их крюками – в холодной грязи и воде, под непрекращающимся огнем.
Ночами они стонали и кричали друг на друга, чтобы не сойти с ума. Одежда разбухала от холодной воды, а мост медленно растягивался над их головами. А через два дня – новая река, новый мост. Почти на каждой реке, которую приходилось форсировать, был разрушен мост, как будто ее название было вытерто, как будто на небе не было звезд, а в домах – дверей. Подразделения саперов входили в реку, обвязавшись веревками, тянули тросы на плечах, закручивали гаечными ключами промасленные болты, чтобы меньше скрежетал металл, а потом по этим собранным мостам маршировали войска, проезжала техника, а саперы так и стояли внизу, в воде.
