Больше не оборачиваясь, не поднимая глаз от пола, Мэб дошла до двери, поднимая предметы одежды один за другим, и на пороге столкнулась с Эншо. Все еще почти обнаженная, все еще возбужденная — отголоски чар вызывали мурашки на коже. Рубашка Эншо оказалась гладкой на ощупь, сделанной из великолепного хлопка — такие продают на Грайз-сквер по десять фунтов за штуку.
— Держите, — Эншо протянул аккуратно сложенный халат, Мэб помнила, как бросила его в спальне на кресло. — Я все-таки сварю кофе.
Он вышел, так что Мэб не успела сказать «спасибо». Пользуясь отсутствием Эншо, она быстро привела себя в порядок, надела халат — застегнутый на все пуговички, перепоясанный, он вполне мог сойти за домашнее платье — и присела на краешек кушетки. Прошло всего несколько минут, а Мэб ее уже ненавидела, ненавидела тот скрип, который старая дюшесс, набитая соломой, издает при малейшем движении. Больше в гостиной — за вычетом кресла Эншо, сесть было некуда.
Нужно было уйти наверх, но Мэб почему-то продолжала сидеть и ждать Эншо. Ах, да, она же собиралась поговорить о Лили Шоу и о Миро.
Запахло кофе с пряностями, цитрусами и почему-то — пеплом. Эншо вошел, легко удерживая одной рукой большой деревянный поднос, щелкнул пальцами, и столик выбежал из угла и замер на разделительной полосе.
— Выпейте, — Эншо наполнил чашки. — Полегчает.
— Да вы позер! — фыркнула Мэб. Отчего-то эта выходка со столом, столь явно демонстрирующая магическую силу Реджинальда Эншо, одновременно разозлила и позабавила. Среди аристократии считалось хорошим тоном сдерживать свою магию, там столы и кресла не расхаживали по дому. Впрочем, расхаживали слуги.
Мэб взяла чашку, избегая соприкасаться с Эншо пальцами, вернулась на кушетку и поерзала, морщась от противного, напоминающего о минутах позора скрипа. Реджинальд словно и не замечал ничего, удобно устроился в кресле — Мэб впервые обратила внимание, насколько же оно комфортное, несмотря на свой непрезентабельный вид — закинул ногу на ногу и перевел взгляд на волшебный огонь в камине. Ложечка размешивала кофе сама, и это тоже не одобрялось светским обществом. Наконец Эншо очнулся, перехватил ложечку и улыбнулся мимолетно.
— Извините, привык.
Мэб закатила глаза. Потом она сделала глоток кофе, осторожный — никогда не была любительницей этого колониального напитка — и ощутила на языке горечь, и сладость меда, и легкую пряность. Совсем как нынешняя ее жизнь: вкусно, но в целом не по нраву. Мэб сделала еще один глоток, скрестила щиколотки и посмотрела на свои босые ступни.
