На узорчатой кашгарской кошме, разостланной у стены, среди игрушек возились два мальчугана.
Один, лет пяти, темноволосый и подвижной, старался перевернуться через голову. Другой, рыжеватый, пухлый и неуклюжий, похожий уже теперь, в свои три года, на отца, делал бесплодные попытки подражать брату.
На краю кошмы сидела пятнадцатилетняя девчушка с длинной косой. Она следила, чтобы дети не зашибли друг друга, и всё время подсовывала им подушечку, когда они падали.
Как только вошли родители, дети бросили возню и уцепили мать за платье.
— А меня забыли? — проговорил Изветов, опускаясь на корточки.
Старший мальчик кинулся к нему, обхватил за шею и повис. Отец поднялся и, придерживая сына, подошёл к Ронину.
— Вот вам первый номер. Витька, — обратился он к сыну, — смотри! Кто приехал?
Мальчик, широко открыв глазёнки, долго изучал Ронина. Наконец произнёс:
— Дядя…
— Гляди лучше. Деда не узнал?
— Де-да… — протянул мальчик и нерешительно поднял ручонки.
Ронин взял его на руки, подбросил вверх и крепко поцеловал:
— Не узнал, малыш? Ну, лети ещё выше.
Мальчик, довольный, визжал, кричал:
— Узнал, узнал!..
За чайным столом было шумно и весело. После чая Анка стала укладывать детей спать, а Изветов рассказал Ронину о последних событиях в Самарканде.
— Беспокойно в городе стало, — говорил он, — с пятого года орудует в области шайка Намаза. Два раза делал набеги на город.
— Кто он такой, этот Намаз? Разбойник или мститель?
— Не поймёшь. Делает налёты на богатых, особенно на предпринимателей. Первым делом уничтожает все долговые расписки и прочие документы. Грабит, увозит имущество, угоняет скот, но… как ни странно, всё это отдаёт беднякам в дальних кишлаках. Почти три года не могли его поймать.
— А теперь? Сидит?
— Нет. Поговаривают, убит в перестрелке с полицией. Отряд же продолжает свои набеги. Кто-то другой возглавляет его под его именем. Думаю, что натолкнули туземцев на этот путь эсеры-боевики.
— А тебе приходилось встречать Намаза?
— Был один случаи: как-то ночью я засиделся над своими врачебными заметками. Окна кабинета на улицу. Слышу, перестрелка где-то в нашем квартале. Минут через пять кто-то стучит. Подумал я, что вызывают к больному, вышел на крыльцо. У двери — человек, говорит: "Помогай, дохтур, рука плохо".
Я его впустил, запер дверь, привёл в кабинет. Детина лет за тридцать, крепкий, волевой. Халат в крови. Огнестрельная рана в плечо. Принёс ему стопку коньяку, напоил, сделал перевязку. Окровавленную тряпку сжёг в печи. Он просит: "Дай ещё выпить".
