— Она моя жена! — вскричал Акива.
Офицер сперва улыбнулся, потом смутился, побелел, как и Акива, и ушел, ничего более не сказав.
Придя домой, Акива уставился в большие глаза жены.
— Малка, — сказал он, подвергая ее испытанию, — Муса приехал.
— Муса? — спросила жена. — Не помню.
Акива видел: ее ответ не был ложью. Она в самом деле не помнила Мусы, и только поздно ночью Малка воскликнула:
— Это тот мальчик из кинематографа, Акива?
Она угадала в темноте его утвердительный кивок и спросила:
— Но он же вырос, Акива? Он солдат?
— Он офицер, — ответил Акива, мрачнея.
— Ну? — с восторгом воскликнула Малка. — Муса из Медре — офицер!
Он возненавидел ее в эту минуту за ее восторг.
Гордон встретился с Акивой у Стены Плача. Старик его не узнал. Но и Гордон с удивлением узнавал в этом окрепшем седом человеке прежнего дряхлого учителя. Акива был чисто одет, его черные башмаки блестели.
Он рассказал о своей неожиданной встрече в доме наборщика. Там, оказывается, знали Акиву. Юная Малка была подругой Лии. Так звали некрасивую дочь наборщика. Через тысячелетия унаследовала она от праматери Лии свою некрасивость. Но Лию, дочь Лавана, ночью подсунули в постель праотца вместо Рахили, и дурнушка получила мужа. В наши дни этого нельзя было сделать. Лия, дочь наборщика, давно созрела и перезрела. Если в доме появлялся холостой мужчина, его ловили на удочку, как рыбу, насаживая на крючок в качестве приманки много мелких услуг. Его хорошо кормили, ему чинили белье и костюм, ему дарили бритву или письменный прибор. Но мужчины исчезали, и в доме бывали лишь старинные знакомые, которые давно перешли на роль помощников в поисках жениха и тем спасались от назойливых услуг и неприятного положения, невыносимого для достоинства человека.
Был на исходе месяц пребывания Гордона в доме наборщика. Шухман и Гублер не приезжали. Они, видно, забыли о своем попутчике; стал забывать о них и Гордон. Он решил найти временную работу в Иерусалиме, но поиски его были напрасны. Как-то на улице попалась ему знакомая машина.
— Алло! — крикнул шофер. — Ну что делаете?
— Ничего.
— Я же вам сказал: надо ехать в Тель-Авив.
Шофер ядовито посмотрел на Гордона и спросил:
— Вы еще не организовали свою рабочую партию?
— Здесь много партий?
— Еще бы! — сказал шофер. — У нас мало рабочих, но партий много. Ахдус га-аводо[19] — раз, Га-пойель Гацейир — два, Поалей Цион — три. А сама Поалей Цион это уже не одна партия, а как бы две. Одни считают себя коммунистами, а другие называют их предателями… настоящие коммунисты, видите ли, это они… то есть те, другие… Почему же вы здесь торчите? Хотите присосаться к халуке? Вам же нет еще шестидесяти лет!
