— Борух дайон эмес[17], — шептал он молитву, присоединяясь к процессии.
Он шел с ней до Косарки, потом возвращался домой, мыл над тазом руки и обращался к нам со словами:
— Босяки! Если бы вы знали, какой это был золотой человек! Борух дайон эмес, борух дайон эмес…
Акива любил, чтобы ему чесали спину. Он подзывал кого-нибудь из нас и говорил:
— Взойди на табурет и почеши мне…
Мы чесали, а ребе Акива все подбавлял пару.
— Выше! Ниже! Ниже! Еще ниже! Выше! — кричал он, весь извиваясь.
Однако наших трудов ему было мало: он часто подходил к двери и долго терся своим горбом о ее косяк. В дни особых праздников ребе Акива любил напиваться: когда его бывшие ученики женились, когда мусье Блюмберг дарил синагоге новый свиток Торы и когда погром, который должен был произойти со дня на день, неожиданно не состоялся. Напиваясь, Акива кричал:
— Я прошу вас, не подпускайте меня к невесте! В такие минуты я могу ей сделать шрам на всю жизнь!
Я помню его пляшущим вокруг амвона, в новой синагоге Ареле Полоумного. Свои желтые от нюхательного табака пальцы Акива засунул подмышки, а колени расставил врозь. Он качался слева направо и справа налево, танцуя вокруг амвона.
А в один день Акива Розумовский закрыл свой хедер. Почувствовав близость смерти, он решил поехать в Палестину, чтобы там, в городе Иерусалиме, испустить свой последний вздох. В день воскресенья его усталым костям не придется путешествовать по всему свету.
— Текуа! — затрубит в рог мессия.
— Текуа! — ответят гости. — Мы тут, рядом.
За много лет ребе Акива накопил четырнадцать серебряных рублей. На эти деньги он купил себе билет до самого Иерусалима. Приехав в Святую землю, Акива Розумовский явился в правление халуки[18] и записался там как умирающий. Ему выдали чистое белье, полотна на саван и месячное жалованье. Он поселился в богадельне Монтефиоре, в десяти шагах от Иосафатовой долины, дабы, сделавшись трупом, не затруднять людей, занятых рыданиями у Стены Плача. В первые дни он обошел все священные места: несуществующую гору Морию, несуществующий храм Соломона, башню Давида и Западную стену. Но чаще всего посещал он путаные коридоры Иосафатовой долины с ее друг друга перекрывшими могилами и сцепившимися надгробьями. В этой каменной сутолоке трудно было найти для себя местечко. Здесь было тесно, как в России, в отличие от просторных комнат богадельни Монтефиоре.
В богадельне Акива Розумовский в первый раз познал сладость пищи и отдыха. Его сморщенный желудок не огорчался более ржавчиной астраханской селедки, выкупанной в уксусе, оголившихся десен не касался более черствый хлеб, выискиваемый на базаре за дешевку. В богадельне Монтефиоре Акива ел, как генерал Думбадзе.
