— Доброе утро, — сказал он. — Что ты знаешь?
Я ответил:
— Алейф, бес, гумель, далед… все двадцать пять букв.
Тогда он посадил меня на скамейку и раскрыл Пятикнижие.
— Читай хумеш! — сказал он, закручивая мои пейсы, как лошадиный хвост.
У него не было помощника, и он сам собирал своих учеников: ему приходилось вставать ночью, зажигать фонарь, надевать на себя свой горбатый сюртук и лиловые чулки и отправляться за своей школой. Помочившись и нанюхавшись табаку, он уходил из дому со словами: «Пойду собирать своих евреев».
Он вытаскивал нас из постелей, награждая щипками и насмехаясь над нашими сонными слезами.
Наше учение было бессмысленным. Единственное, чему он нас учил, это петь изо всех сил, не жалея вдохновения. Вопросы же его были следующие:
— Эй, ты, номер первый! Как звали праматерь Рахиль?
Он кричал, стуча суковатой, как кадык, палкой:
— Эй, ты, номер второй! Сколько лет девяностолетнему Исааку?
На эти вопросы был только один ответ: праматерь Рахиль звали Рахилью, а девяностолетнему Исааку было девяносто лет. Но кто в те годы понимал такие вещи?
Мой ребе Акива любил разговаривать с животными, птицами и деревьями. Он упрекал их всех в глупости и незнании закона. Сколько раз Акива Розумовский обращался к извозчичьей лошади нашего соседа.
— Неразумная лошадь! — распекал ее ребе. — Разве ты не знаешь, что в субботу нельзя много бегать? Разве твои глупые глаза могут видеть разницу между кошерным и трефным?
Когда на подоконник садилась ласточка, ребе говорил:
— Разве у тебя есть заграничный документ, ведь ты прилетела к нам из Египта? Глупая птица! Ты неспособна понять, что в каждой стране есть граница, и если у тебя есть охота ее украсть, надо заплатить четвертной билет. Вот ты уже улетела, дура!
А нашу яблоню, упрятанную в булыжник, Акива упрекал за расточительность и неразборчивость:
— Ты даешь плод — это хорошо. Но к тебе подходит неуч, и ты позволяешь ему сорвать с себя яблоко. Нет, ты не можешь ударить его по рукам.
За всю жизнь Акива Розумовский только два раза покинул Мясоедовскую улицу. В первый раз его вызвали на допрос к самому губернатору, в другой раз он пошел на Троицкую, к мусье Перемену, за новым молитвенником из Вильны. Придя домой, он поделился с соседом-извозчиком своими впечатлениями.
— На Александровском проспекте, — рассказывал ребе, — появились два новых меховщика. Блюмберг выстроил каменный дом. Около магазина Бомзе стоит швейцар…
Акива Розумовский любил выходить на улицу, когда мимо несли покойника.
