Сам Блюмберг выходил на звонок. Он спрашивал:
— Разве мои люди не говорили вам, что я не могу вас принять?
— Они сказали мне это вчера.
— Что ж вы от меня хотите?
Так спрашивал мануфактурщик Блюмберг и покупал один шекель. Он жертвовал пятьдесят копеек на основание еврейского государства. Столько же давал господин Функель, внесший десять тысяч рублей в институт царицы Марии Федоровны. Правда, там его наградили чином статского советника и выдали шпагу, которую он носил на левом бедре.
В тот год мы увидели живого царя. Наш город праздновал двухсотлетие полтавской победы. На Куликовом поле поставили плохой памятник. Сам Николай Второй приехал его «освятить». Нас муштровали целую неделю. Попечитель всех городских училищ осмотрел наши черные костюмчики из сиротского сукна и грубые шинельки с зашитыми в сукно пуговицами. Носить пуговицы открытыми была привилегия гимназистов. Для этого нужно было быть сыном купца первой гильдии или принять православие. Мы же учились с Гордоном в Свечном училище. Оно называлось вторым казенным. Здесь проходили краткий курс практических наук, готовили конторщиков и бухгалтеров. Училище существовало на деньги свечного сбора. Нас поставили в самом конце поля, и царь проехал мимо нас в открытой машине. Старый инвалид с Георгиевским крестом вынырнул из толпы и бросился на землю перед царским автомобилем. Его обидели чиновники, он искал помощи у царя-батюшки.
— Царь-батюшка! — закричал инвалид. — Ваше императорское величество!
На него набросились со всех сторон. Дюжина приставов и полковников оттащила его в сторону, а царь очень испугался и уткнулся в угол машины.
Праздник кончался. Царь уехал в Петербург, а Георгиевского кавалера посадили в Чубаевскую тюрьму. Об этом говорили зубные врачи в своих салонах и адвокаты в кулуарах окружного суда. Об этом шептались лавочники, развешивая крупу и сахар, и школьники, играя на дворе в чехарду.
Среди других учителей был у нас Абрам Маркович Манылам. Он учил нас рисованию. Наши родители хотели видеть нас не художниками, а приказчиками, и потому рисование было необязательным предметом. Но в каждой роте есть свой запевала, и у нас был Александр Гордон. Его смешные рисунки и головы учителей, которые он лепил на дворе из глины, сделали его в наших глазах высшим человеком. Абрам Маркович Манылам любил поплакать; однажды он подошел к парте Гордона и обнаружил там полный ящик маленьких голов и фигур. Он рассмотрел еще сырую глину, поцеловал мальчика в макушку и заплакал.
