Гай-Макана любили все.
Из девятипудовой туши выкатился с грохотом тонкий хохоток:
— Что, забавляемся, Омелько?
Казак закусил зубами усы:
— Порчена, пан исправник.
Гай-Макан выдвинул вперед волосатое ухо.
— Порченое, говоришь? А откудова узнал?
Казак сделал брезгливое движение в сторону Бейлы:
— Забинтованная лежит. Сама упредила.
Гай-Макан хитро улыбнулся и подошел к кровати. Бейла лежала неподвижная и жалкая. Из клочьев ваты и марли выглядывали два черных глаза, два больших, лошадиных, нищенских глаза. От губ по бинту волнистыми струйками текла кровь.
Пан исправник отдернул одеяло.
— Ой-вей, дорогая Хая, сегодня я с тобой погуляю.
— Я больна сифилисом, — сказала Бейла.
Тонкий хохоток перешел в густой хохот.
— Это еще вопрос, панна. Треба сюда эксперта.
И Гай-Макан шепнул Омельке на ухо два слова. Казак свистнул, улыбнулся и выскочил на улицу.
Пять минут спустя он вернулся назад, ведя за руку маленького черного человечка. Человечек был бледен, без шапки, волосы были взъерошены, он тяжело отфыркивался и быстро мигал глазами.
Бейла глухо вскрикнула — она узнала доктора Айзика Эйнштейна.
Гай-Макан подошел к нему. Он задрожал всем телом и покосился заячьим взглядом на дверь. У двери стоял Омелько.
— Что угодно? — спросил Гай-Макан, раздувая ноздри.
Доктор молчал. Пан исправник показал язык и отрекомендовал себя:
— Миль диабль, ведьму в дышло, Гай-Макан, честь имею!
Доктор выравнялся во фронт и хрипло пробормотал:
— Господин вартовый, я…
Шпоры звонко стукнулись. Гай-Макан зашипел:
— Кому вартовый, а тебе околоточный, понял?
— Господин околоточный, мне…
Ничего не понимая, доктор пополз к выходу. Гай-Макан двигался на него, тяжелый и неизбежный, как ураган, как тайфун, как смерч. Он настиг его у двери. Две руки, две каменных руки каменного командора вдавились в его плечи, как в воск. Кости сухо хрустнули под четырехугольными пальцами гиганта.
— Ах, — прошептал доктор, — господин околоточный, мне больно.
Гай-Макан схватил его за шиворот и прижал к стене.
— Тебе больно, да? Тебе больно, ах ты, цаца!
И он ударил его три раза по виску.
— О-о-ох! — взвизгнул Эйнштейн — исправник продырявил ему плечо локтем.
— Слушай, мусье, осмотри панну. Панна говорит, что она больна. Панна врет, мусье.
Доктор, дрожа, приблизился к Бейле. Женщина забилась, крича и воя. Потом она стала молотить себя руками в грудь. Клочья ваты поползли на пол, марля затрещала, судорожно раздираемая, из-под бинта высвободилось бледное, скошенное лицо.
