– Ты прав, мой друг, в Паннонии меня ждет возлюбленная остготка, дочь одного из перешедших на нашу сторону полководцев, – приоткрыл Аттила сокровенный тайничок своей души. – Но мой дядя Рутила считает меня слишком юным для уз отринутого вами божества Гименея и не дает согласия на женитьбу.
Молодые люди быстро шагали по мощенной мостовой, которая в столь позднее время была почти пуста.
– Ругила – умнейший человек, – кивнул Флавий Аэций. – Дело ведь не только в твоей юности, но еще и в том, что Рим, как у нас говорится, не платит предателям. Все твое окружение вечно будет помнить, что ты живешь с дочерью того, кто предал. А единожды предав, несложно сделать это и во второй, и в третий раз… Кстати, вот мы и пришли, это тот самый лупанар, где Мессалина воплощала в жизнь свои эротические затеи. Видишь неприметную дверку?
Наблюдательный Аттила остановился, смахнул с головы остроконечный капюшон «ночной кукушки» и присел на корточки:
– Я вижу не только дверь, в которую можно протиснуться разве что согнувшись в три погибели. На брусчатке мостовой выбиты символы мужского достоинства в виде стрелок, ведущих ко входу в лупанар. Тут проложен целый маршрут!
Что ж, чему быть, того не миновать… Забравшись в лупанарий, друзья первым делом увидели в пламени свечей пожилую женщину со следами былой красоты. Женщина полулежала за низеньким столиком; позади нее вглубь здания вел узкий коридорчик с дверьми слева и справа.
– Лови два спинтрия, красавица, – швырнул на столик два жетона Аэций, смахивая с головы капюшон «ночной кукушки». – Как видишь, нам нужны две лучшие девушки из твоей богатой коллекции…
Спинтрии в Риме появились после того, как император Калигула обложил проституцию налогом. На каждом спинтрии чеканилось с одной стороны что-либо непристойное (обычно коитус мужчины и женщины), а с другой стороны – цифры. Меняя спинтрии на обычные деньги, хозяйки борделей невольно раскрывали объем своей выручки, часть которой в виде налога передавалась в фиск – государственную казну.
Скоро Аттила оказался в крошечном помещении с лежанкой, над которой потрескивал факел с благовониями. Стены были украшены фресками с изображениями возбужденных нагих тел. Навстречу Аттиле с лежанки грациозно поднялась совершенно раздетая зеленоглазая девочка лет четырнадцати. Гунн оторопел, и с языка невольно сорвалось:
– Как ты здесь поселилась? Где твоя семья? Как отец и мать позволили тебе удовлетворять мужскую прихоть в лупанарии?
