— Расскажи, как ты попал сюда, где воюешь.
— Вот уже месяц, как я под Москвой. Сейчас мы улетаем на новое место по соседству с вами. А на этом аэродроме мы пролетом. Воюю, говорят, неплохо. Вы-то как?
Николай посмотрел на орден Красного Знамени на груди друга и крепко сжал ему руку.
Федор продолжал:
— Один раз падал, друзья, чуть не поджарился. Трое немецких асов зажали меня на высоте пяти тысяч метров; двоих я успел угробить, ну, и меня полоснули…
Астахов на минуту представил картину боя. Он мог бы теперь сам рассказать, как дрался Федор, как знакома была ему эта обстановка.
— Ну, а дальше? — нетерпеливо спросил Витя.
— Самолет загорелся. Я выбросился из кабины и тянул, не раскрывая парашюта, почти до земли. Расстреляли бы, сволочи, болтайся я у них на глазах…
Кто-то рядом прокричал: «По самолетам!»
Федор порывисто сжал руки товарищей.
— Улетаю, дорогие. До следующей встречи. Проводите меня до самолета.
Когда Федор сидел уже в кабине своего истребителя, друзья стояли на крыльях рядом. Федор пригнул головы Николая и Виктора ближе к себе и проговорил:
— Самого главного не сказал. Я член партии теперь. Принят единогласно.
Через минуту группа истребителей, где Михеев командовал звеном, скрылась за горизонтом.
Совершенно неожиданно они в этот день встретили еще одного человека, наставника их ранней юности.
Еще до войны, закончив обучение очередной группы планеристов, Михаил Кондик решился на последнее средство, чтобы попасть в авиацию. Постучав в дверь кабинета военного комиссара, он энергично открыл ее и вошел не робко, как раньше, а решительно, со злым огоньком в глазах.
— Опять?
У седоватого подполковника суровый вид и густой, резкий голос. Ни то, ни другое на этот раз не смутило Кондика.
— Опять, товарищ комиссар! Но теперь вы не откажете. Я прошу направить меня не в летную школу, а в техническое училище. Я буду техником. Этому гипертония не помешает.
— Но ведь вы не годны к строевой службе. Право, неразумно, молодой человек. Уважая вас, вашу любовь к авиации, вам разрешили полеты на планерах. Техника растет, и планеры будут летать, как самолеты.
— Простите. Я уже знаю об этом. Я почти здоров. Давайте снова комиссию.
— Это в какой раз?
— Неважно. Мне двадцать три года. В таком возрасте человек побеждает любые болезни.
Кондик стоял и в упор глядел в лицо комиссара. Усы подполковника шевельнулись. Он нахмурил лоб, о чем-то раздумывая.
— Помогите, товарищ комиссар! — Кондик поймал себя на том, что невольно опять начал взывать к сочувствию.
