Лилиан потянулась к дверной ручке, но как раз в этот момент та резко дернулась в её руке. Девушка с трудом сдержалась, чтобы не закричать. Дверь открылась, и она увидела перед собой перепуганного санитара. — Что случилось? — спросил тот заикаясь. — Откуда вы тут взялись? — он заглянул в комнату и увидел развевающиеся на сквозняке шторы. — Здесь же было заперто! Как вы сюда попали? Где ключ?
— Тут не было заперто.
— Ну, тогда кто-то. — Санитар глянул на дверь. — Да вот же он торчит! — Мужчина провел рукой по лицу, отгоняя страх. — Знаете, я чуть не подумал.
— Что вы подумали?
Он кивнул на гроб.
— Я подумал, что вы это там.
— Нет, я — это я, — прошептала Лилиан.
— Что?
— Да ничего.
Санитар сделал шаг в комнату.
— Вы меня не так поняли. Я думал, что покойница — это вы. Так-то вот! Мне тут всякое пришлось повидать!
Он усмехнулся. — Это называется кошмар посреди ночи! А вы что тут делаете!? Восемнадцатый номер ведь уже под крышкой, завинтили крепко.
— Кто, кого?
— Да из восемнадцатой палаты. Как её звать, я не знаю. Да уже и не важно. Если уж такое случилось, не поможет и самая красивая фамилия. — Санитар выключил свет и запер дверь.
— Радуйтесь, фройляйн, что это не вы там. — сказал он добродушно.
Лилиан пошарила в кармане и достала оттуда немного денег. — Вот вам за то, что я вас перепугала. — Санитар ответил жестом, напоминавшем отдание чести, и почесал свой давно небритый подбородок. — Премного благодарен! Я поделюсь с моим напарником, с Йзефом. После таких печальных дел бокальчик пива с рюмочкой корна[6] как раз то, что надо. Не принимайте это особенно близко к сердцу, фройляйн. Все мы когда-нибудь там будем.
— Да. — ответила Лилиан. — Вот уж утешили! А ведь это действительно прекрасное утешение, правда?
Она снова была в своей палате. Тихо журчали трубы парового отопления. Горели все лампы. «Я сошла с ума», — подумала она. «Я стала бояться ночи. Мне страшно самой себя. Что мне делать? Можно принять снотворной и оставить свет включенным. Можно позвонить Борису и поговорить с ним». Она протянула руку к телефону, но трубку снимать не стала. Она ведь и так знала, что он ей скажет. Она даже была уверенна, что он будет прав, но что толку, если ты даже знаешь, что прав кто-то другой? Каждый человек обладает долей разума, чтобы понять: он не может больше жить только в согласии со своим разумом. Мы живем чувствами, а им безразлично, кто прав».
Лилиан, поджав ноги, присела в кресло у окна. «Мне уже двадцать четыре года, — подумала она, — столько же, сколько было и Агнес. Я здесь, в горах, уже четыре годы.
