— Подойдёт? — протягиваю я ему герметичную стограммовую упаковку модифицированного картофеля.
— Угу, — без выражения бурчит парень, забирая пакетик и кивая в сторону зёва, распахнутой, ржавой, двери подъезда.
— А-а-а?..
— Вперёд и налево, — предваряет мой вопрос парень, не отрываясь от изучения «добровольного взноса», попавшего к нему в руки.
Поднявшись на один пролёт, и свернув в распахнутую покосившуюся дверь, я будто попал в совершенно иной мир. Причём, попал сразу, без подготовки и изучения путеводителя. Просто, раз — и передо мною распахнула свои объятия совершенно иная реальность, где есть то, чего не должно быть, в принципе, уже очень давно. Сразу же, справа от входа стоял стол, на котором компактно расположились консервы времён молодости отца и моего раннего детства. Мне безумно захотелось схватить первую же попавшуюся мне банку и повертеть в руках, пощупать настоящий металл, потрясти и послушать, как хлюпает её содержимое. Однако, я воздержался и, с видом знатока, смерил взглядом ассортимент, стараясь не выдавать своего восторга. Тушёнка, сайра, шпроты, печёночный паштет — всё под пристальным надзором владельца этого добра — сурового мужика, спрятавшего глаза за тёмными стёклами раритетных очков. Всё это настоящее — как привет из детства, точнее, из жизненного уклада тех лет. Вроде бы, не такого уж и далёкого, но безжалостно отсечённого человеческой самонадеянностью и верой в то, что любое издевательство над планетой сойдёт ему с рук. Не сошло… И теперь привет из того, счастливого второго десятилетия двадцать первого века, можно найти только здесь — на нелегальном или, как говорили раньше, «чёрном рынке».
В следующей комнате стоял книжный шкаф, возле которого крутился старичок со старомодной «козлиной» бородкой. Я пробежался взглядом по корешкам. Многие были затёрты или ободраны, но и из увиденного я смог сделать вывод, что «козлобородый» располагал преимущественно популярной литературой середины двадцатого века. Видимо всё это добро было вывезено из какого-нибудь хранилища, до того как книги, после оцифровки, начали массово отправлять на переработку. В следующем помещении были предметы быта — раритетная кухонная утварь, одежда, различные мелочи, которых ещё вначале века было «завались», в кладовках почти каждой среднестатистической российской квартиры.
Я продвигаюсь по коридору всё дальше и дальше, заглядывая в каждую из комнат и на секунду окунаясь в тёплые воспоминания. Вскоре понимаю, что весь этот базарчик расположился сразу в нескольких квартирах, просто стены между ними были снесены для удобства перемещения гостей этого удивительного места. Минуя прилавок за прилавком, я вдруг натыкаюсь на лавку с настоящим янтарём. Отец говорил, что раньше он стоил совсем недорого. Даже я помню, как в уличных лотках продавали янтарные бусы да браслеты. Потом янтарь исчез, как и большинство всего для нас привычного, а спекуляция на дефицитных товарах стала жестоко караться. Сначала штрафами, потом тюремными сроками, а когда традиционные, для всех предыдущих столетий виды заключения канули в лету и их сменила новая исправительная система, то о продаже таких безделушек, вроде янтарных украшений, никто и не помышлял.
