– Господин Клеопин, перестаньте паясничать. Вас арестовали за невыполнение приказа военного министра, Его Высокопревосходительства Бистрома.
– На тот момент генерал был командующим корпуса гвардейской пехоты, а не военным министром. И он приказал не идти в атаку на войска узурпатора, а ударить в спину нашим братьям. Генерал приказал нарушить присягу императору. Заметьте, прапорщик – тому самому императору, которому мы присягали утром. Построением же егерей на присягу, кстати, командовал ваш нынешний военный министр.
– Тем не менее вы нарушили приказ, – продолжал гнуть свою линию Завалихин. – Единственный офицер из полка. Как вы это объясните?
– Просто, – пожал плечами Николай. – Это означает, что в гвардейские полки – хоть в лейб-гвардии Егерский, хоть в ваш, лейб-гвардии Финляндский – набирают всякую сволочь, для которых нет ни чести, ни совести.
– Да как вы смеете?! – привстал со своего табурета прапорщик.
– Не пыжьтесь, прапорщик, а не то лопнете от натуги! – посоветовал Клеопин и, взяв со стола лист бумаги, заготовленный для ведения допроса, скомкал его и бросил в лицо Завалихина.
Прапорщик, взбешенный до крайности, выхватил из ножен саблю и рубанул по голове арестанта. Штабс-капитан упал.
Будь Завалихин кавалеристом, то содержал бы оружие в подобающем виде – то есть затачивал бы клинок. Да и умения разрубить голову явно не доставало. Посему удар тупой сабли только оглушил Николая, сорвав изрядный кусок кожи с головы.
Кровь привела Завалихина в такое-то исступление и он принялся наносить беспорядочные удары по голове и телу лежащего. Возможно, осатаневший прапорщик в конце концов зарубил бы арестанта, если бы не лейб-гренадеры, прибежавшие на шум. Общими усилиями прапорщика оттащили в сторону. Кажется, только сейчас Завалихин понял, что же он натворил!
– Господи! – в ужасе прошептал прапорщик. Упав на пол, он зарыдал, как истеричная барышня.
Поручик лейб-гренадер был человеком решительным. Убедившись, что Клеопин жив, приказал отнести раненого в лазарет (такая же камера, только с застекленными окнами) и послал за тюремным лекарем. Обнаружилось, что хотя сабля и причинила штабс-капитану множество поверхностных ранений, но существенного вреда не нанесла. Лекарь, зашив глубокие раны, мелкие щедро залил сулемой. Перевязав раненого, изрек:
– Что ж, господа, я сделал все, что мог. Теперь все в руках Божьих!
Дежурный поручик отправился к Завалихину, оставленному в допросной под охраной. Лейб-гренадер хоть выполнял обязанности тюремщика (а куда деваться?), оставался офицером, которому было противно смотреть в глаза человеку, поднявшего саблю на безоружного арестанта. Разговаривать с ним тоже не хотелось, но пришлось.
