Один из заключенных, – владелец трактира, оказался в крепости за то, что не захотел бесплатно выставить вино нижним чинам Преображенского полка. Теперь трактирщик переживал за жену и троих детей. Второй был известным судовладельцем, в вину которому было поставлено то, что он приютил в своем доме двух корнетов из Конной гвардии. Офицеров удалось переправить в Москву, но на спасителя донес собственный приказчик. Теперь Иуде отошел и дом в столице, и судоверфи в Петербурге, ибо, как решило Временное правительство, имущество «врагов революции» переходит в собственность «лояльных» граждан.
В баню не водили. Белье, поддетое под мундир, почти сопрело, став пристанищем для вшей. Мундир и шинель, служившие матрасом и одеялом, истерлись. Блестящие некогда эполеты потускнели, а золотая нить начала крошиться.
Вонь, холод, недоедание – это не самое страшное. Гораздо хуже была полная неопределенность и новости, которые приносили с собой «свежие» арестанты. Штабс-капитан узнал, что уже на другой день после мятежа чернь ринулась грабить богатые дома. Крестьяне из окрестных сел приезжали обозами, забирая все, что понравилось. От пожара выгорела почти вся Галерная улица, в том числе и дом, где Щербатовы снимали этаж. Увез ли Харитон Егорович семью из петербургского имения в Череповецкий уезд, неизвестно.
По всему Петербургу не осталось ни одного целого кабака. В винном погребе братьев Конделакис дорогое вино черпали ковшами, шапками и вонючими сапогами. «Угоревших» выносили из подвала и складывали прямо на улице. Напрочь выгорели казармы лейб-гвардии кавалергардского полка. Команда нестроевых, не успевшая скрыться, была переколота штыками, а тела брошены на лед Невы.
Клеопин, слушая рассказы, был рад, что не увидел зимней Невы, заполненной раздетыми и разутыми трупами. Только в феврале «озаботились» – продолбили лёд и заложили фугасы.
Целую неделю город был в руках черни. Только благодаря решительным действиям подполковника Батенькова, сумевшего собрать отряд из старослужащих и унтер-офицеров гвардейских полков, удалось покончить с грабителями и мародерами. Однако в последние дни не то что обыватели, но даже офицеры боялись выйти на улицы, где свирепствовали разбойничьи банды.
Вести были страшные. Но для сидевших в тюремной камере хватало собственных переживаний, сводивших с ума. Спасало одно – надежда. Надежда на то, что рано или поздно все закончится.
С другой стороны, человек привыкает ко всему. Даже к тюремной камере. Когда караульный сказал: «Штабс-капитан Клеопин, извольте на выход!», Николай поначалу растерялся и слегка испугался. Куда на выход? Зачем? Мало бы кто признал в грязном оборванце блестящего офицера лейб-гвардии. Прапорщик Завалихин, открывший рот, чтобы прикрикнуть на караульных – кого, мол, притащили, присмотревшись, все-таки понял, что бородатый и вонючий мужик не кто иной, как нужный ему арестант.
