— Неубедительно. — Он был всё так же невозмутим. (Или это его очки были невозмутимы?) Развалившись на диване, он качал улёгшейся на коленке ногой. — Человек только мышца в теле бессмысленной природы. Он мало чем отличается от хорька: разве что любит поразмышлять о том, как же сильно он отличается от хорька.
— Попахивает пантеизмом.
— Пантеизм мне безразличен. Мне вообще мало что различно.
Я топнул и приказал ему одеваться. Хотел выгнать, конечно же. А потом придумал вот что…
Повёл я Этожедаля в торговый центр «Кунцево-Плаза», что совсем под боком у нашего дома. Мороз на улице был, — ну да это плевать. Там обосновалась выставка фотографий соцреализма. Недолго поводив его мимо всего лишнего, я нашёл нужную фотокарточку — «Песни о Сталине».
На фоне гигантских Ленина и Сталина — плакатных — не меньше двух сотен голов, раззявив рты, пялятся в камеру и — видимо — поют. Это пугало: бесконечные рты, надрывно-скорбные физиономии, а главное, синхронность: почти Босх. Поющие были столь ничтожны по сравнению с плакатом, что казалось, будто нет голов — есть только серые точки. Вглядываясь, можно было заметить напористую ретушь, от которой эти человечки — и без того ненатуральные — казались приклеенными. Сердце радовали люди с закрытыми ртами — то ли сбившиеся, то ли бунтующие. Ещё были настолько усато-бородатые, что и не ясно, поют они или потусоваться зашли. И вот стоим мы с Этожедалем перед этой фотографией. Я — пришиблен, он — безразличен: задумчиво дует губы.
— Ну? — спрашиваю.
— Фотография сильная, спору нет. Но это тоже не Россия.
— Побойтесь Бога! Вы, надеюсь, не хотите сказать, что Советский Союз — это уже не Россия? — Я отметил, что чуть не срываюсь на крик.
— Это только положение света, зафиксированное на плёнке. Не более.
— Да чёрт тебя возьми!
Спорить дальше — бесполезно. Я бросил перчатки на пол (а хотел — в его наглую бритую морду). Но успокоился. Подумал. Поднял перчатки и предложил Этожедалю поездку в центр. Тот — вновь не возражал.
В метро — молчаливо смотрели себе под ноги. Вышли на «Тверской». Я нагло останавливал всеразличных прохожих и опрашивал по поводу самых общих вещей. Этожедаля просил всё запоминать.
— Ну и что скажете? Похожи? — спросил я, ехидствуя.
— Не вполне. — Он постучал пальцем по своей челюсти. — Но, знаете, ни одна белая салфетка не идентична другой.
— Погодите с выводами!
Поехали на Красную площадь: ловили иностранцев и допрашивали.
— А эти? Похожи на наших? — Я сутулился, и коротышка Этожедаль казался значительно выше меня.
