— Ход мысли другой. Не говоря уже о языке… Но к чему вы клоните?
— А к тому, что есть такая штука, как менталитет. — Я ощутил первую каплю победы во рту. — От этого никуда не деться. Россия — она в людях!
— Не соглашусь. Люди пылинки, но пылинки разные, — говорил Этожедаль, сцепив руки замочком. — В том, что между первой и третьей разница больше, чем между первой и второй, нет ничего доказательного. Если мы поедем на границу и встанем одной ногой, скажем, в России, а другой — в Беларуси, ничего особенного ногами мы не ощутим. Это условность и цирк. Как и всё, впрочем.
— Слушайте, а зачем с такими взглядами вообще жить?
— Да так. Бывает любопытно.
Меня взяла ярость: мою руку манила поездка Этожедалю по физиономии. Но тут меня прошибла мысль иного характера.
— Скажите, а как у вас с деньгами обстоит? — спросил я, улыбаясь.
— Академия может выделить, если дело серьёзное. А что?
— Значит, едем!
И, смешно сказать, но — через месяц, когда грант был получен, — мы вправду поехали. На другой конец страны, за его счёт. Правда, не на запад, а на далёкий-далёкий восток. В посёлок городского типа Забайкальск.
Поездом я читал и радовался своей находчивости, а Этожедаль — глядел в окошко своими серыми глазами. Ехали не одни сутки. Сошли. Я — со своим чемоданчиком, Этожедаль — с пиджаком на руке. Весна уже набивала носы разными запахами. Здесь же, на перроне, мы увидели одну примечательную вещь: подвенчанная общими шпалами, железная дорога лежала четырьмя параллельными рельсами.
— Смотрите, — говорю я, и достаю из чемодана рулетку. Подаю Этожедалю. Поясняю, что нужно измерить сначала расстояние между первым и третьим рельсом, а затем — между вторым и четвёртым. Они получаются разные.
— И что? — спрашивает он.
— Это — русская колея. А вот это — китайская. Вон — видите, уходит? Бо́льшая часть железных дорог мира шириной в тысячу четыреста тридцать пять миллиметров. А у нас — в тысячу пятьсот двадцать. Строили-то первые дороги ещё при Николае I, а он параноик был, вторжения боялся. У немцев, кстати, из-за этого было немало гемора в войну. — Я чувствовал себя экспертом. — Вот и до сих пор наши дороги такие — пухленькие… Лично я лучшего доказательства существования России и представить себе не могу.
Этожедаль встал, заведя руки за спину, и принялся ухмылисто надувать губы. Даже очки его признали поражение. А он всё повторял:
— Русская колея… Русская колея…
Уже скоро я возвращался домой поездом «Пекин-Москва», а Этожедаль остался в Забайкальске. По всей видимости, хотел продолжить изучение феномена существования России. Я же — ехал, празднуя победу пивом. И вдруг мне подумалось что-то как будто бы лишнее:
