Потом подождал немного. «Понимаешь, я вынужден задавать эти вопросы».
Предчувствие подсказывало ему, что не стоит тревожить расспросами Сюнниву Грипе, но он сам был подавлен и расстроен, особенно теперь, когда смотрел на дальние острова и думал о звуках, которые услышишь только там, и о диковинных запахах. На его родном острове все еще жили люди, и когда он тщательно протирал очки, он мог разглядеть отчий дом, где он родился, и он стоял, как вкопанный, поникший, опустив руку с трубкой, и Сюннива молчала, отметив только, что дымок из трубки цеплялся за волоски на руке пастора.
При входе во фьорд, немного к востоку от Стигер-хольмена, двое мужчин сидели в лодке и ловили рыбу. Место, очевидно, было рыбное, и они долго не спускали глаз с рыбаков, потом пастор указал трубкой на лодку, а Сюннива, не сдвинувшись с места, посмотрела на него.
— Марен, как и другие, — сказала она. — Она увидела Тюбрина Бекка и решилась. Я знаю это чувство и знаю, что происходит. Когда мы сами на что-то решаемся, преград не существует, будь что будет. Мы действуем. Ты понимаешь, о чем я? Я думаю, ты уже видел такое. Все мужчины, пережившие такое, знают. И никто не забывает. Она просто решилась. Она решилась, а дальше уж все равно, будь что будет. Да ты сам знаешь. Ты же из тех, кто пережил. Вот только причину не могу отыскать. Но это так. И Марен, как и другие, — повторила она. — Все просто, если ты понимаешь, ведь так?
— Нельзя ли отложить наш разговор? — предложил пастор. — Я попытаюсь разобраться, но только не сейчас. Не сегодня. Лучше скажи мне, как это произошло? Она споткнулась? Где именно она споткнулась?
— Перед ресторанчиком. Он открыл дверь. Поначалу ничего не произошло, кроме того, что он открыл дверь.
— Тюбрин Бекк?
— Кто же еще?
— Он был под хмельком? — спросил пастор. — Все было бы проще и понятнее, если бы он был пьяным.
— Ты можешь себе представить Тюбрин Бекка пьяным?
— Разумеется, могу.
— Нет, он не был пьяным, — сказала Сюннива Грипе. — Во всяком случае, в таком заведении, как наш ресторанчик, он не мог напиться. Возможно, у себя дома, один, где его никто не побеспокоит. Не сомневаюсь, что он выпьет бутылку женевера, не моргнув глазом, когда бродит по дому, ночью, в тишине, а все спят. Разве тебе это незнакомо?
— Нет, — сказал пастор.
— Правда?
Женщина тревожно посмотрела на него. И вдруг поняла, что он может сидеть в комнате один, ночью. Он сидел на стуле под лампой, держа книгу на коленях и выжидал. Он мог сидеть часами, скрестив на груди руки и ждать, когда все закончится. Когда ему было не по себе, он шел в свою конторку, брал там таблетки и глотал их, запивая водой. Потом возвращался на прежнее место, снова складывал руки крестом и ждал рассвета.
