— Если хотите, я запрягу лошадь и отвезу вас на станцию к вечернему поезду, — говорит Поммер.
— О нет, мы пойдем лучше пешком, вечер погожий, подышим свежим воздухом, — отвечает дочь.
— Всего хорошего, милостивая сударыня, — кланяется Кристине Кульпсон.
Они уходят.
И дети, которые смотрят им вслед из сарая, удивлены, почему их красивая тетя и ее еще более красивый жених так опечалены после питья кофе.
Снопы ярового сушатся на вешалах, рожь — в риге.
Поммер рубит на краю пастбища мокрые от дождя, осыпающиеся каплями ольхи. Они понадобятся для печи в риге, сырые ольхи, правда, не бог весть какое топливо, но где найти лучшее.
Все небо в тучах, нудный косой дождь сечет и деревья и самого учителя. Поммер, расправив плечи, подходит к следующему дереву и вгоняет лезвие топора в мягкий ствол. Сверху ему за шиворот сыплются крупные капли.
Мысли учителя сегодня столь же безотрадны и тягостны, как и погода. Забота и горечь давно уже закрались ему в душу, еще в хорошую погоду, сейчас они лишь сгустились и стали будничными. Поммер вдруг чувствует, что все пошло прахом, ничто не дало плодов, все суета сует, всяческая суета и томление духа.
Была школа, но она сгорела, дождь мочит золу и вымывает головни. Волость устроила толоку, привезли груду кирпичей, наняли строителей; но где они сейчас? Начатые стены стоят, красные, посреди двора, ящики с известкой валяются под дождем, а строителей нет уж сколько дней. Когда еще выстроят дом, если и впредь все пойдет так?
Школа для волости вообще как бельмо в глазу, лучше бы ее и не было. Учитель сам как прокаженный, волостные мужи избегают его; выборных раздражают его вечные требования.
Он требует вести нравственную жизнь.
Требует внимания.
И требует денег.
Ветер крутит и швыряет в лицо дождевые струи, вытряхивает из ольх целые потоки. Поммер проводит по лицу тыльной стороной ладони.
Горечь хуже, чем дождь, ее ничем не сотрешь с души.
Не был ли то Саул, который изрек перед своим народом после сражения с филистимлянами: «Сосчитайте своих и оглядитесь, кто ушел от нас!»
Кто ушел от него?
Дочери и сын.
Анна — та ушла отсюда с болью и злобой в сердце, и это плохо, потому что человек, обезумевший от боли и злобы, не станет верным другом. А не по другу ли тосковал Поммер, не его ли искал и пытался воспитать?
Друга и опору.
И еще — что вышло из детей, из тех, кого он так прилежно и заботливо готовил к жизни? Вышли ли из них ученые мужи, пастыри душ, инженеры, ливингстоны? Только двое из них пошли дальше приходской школы, да и те — его собственные дети. Все крестьяне — землевладельцы и арендаторы, не говоря уж о батраках, — жалуются, что нет сил учить-кормить детей дальше… Но разве он, Поммер, вырос на кисельных берегах и молочных реках?!
