— Упрямая, строптивая.
— Да. Вот на эту лошадь он и посадил сына. А она, изволите видеть, подскакивает, танцует, а сама ни с места. Мальчонка испугался. Тут граф вскипел и стеганул лошадь хлыстом. Та подпрыгнула, а мальчик упал на землю. Какая-то беда с ним приключилась, почем мне знать, может, сотрясение мозга, — словом, погиб он. Графиня плакала, рыдала, а граф сказал ей: «Нечего жалеть эту заячью душу!» Видите, каков отец.
Надьреви слушал с изумлением. Паровоз дал свисток, замедлил ход и, подъехав к станции, остановился. Надьреви хотелось выйти и вернуться в Пешт. Но мелькнула мысль, что он не может этого сделать; не хватит денег на обратный билет, теперь уже волей-неволей надо ехать в Берлогвар.
Коммивояжер молчал. Он загасил сигару, упрямо тлевший конец ее прижал к висевшей на стене пепельнице, потом спрятал окурок в верхний кармашек жилета. Запрокинув голову, закрыл глаза.
В девять утра Надьреви прибыл в Берлогвар. На скором поезде доехал он до Э., там просидел четыре часа на вокзале в зале ожидания, пока не сел наконец в пригородный поезд. Последнюю часть пути он ехал один в купе. Всего полчаса удалось ему вздремнуть в скором поезде, и теперь, хотя уже светало, он крепко заснул. Но в половине седьмого проснулся и не решался больше сомкнуть глаза. То и дело спрашивал кондуктора, не подъезжают ли они уже к Берлогвару. Кондуктор в форменной одежде, полный чувства собственного достоинства, отвечал высокомерно.
— Разумеется, подъезжаем, раз поезд туда идет, — в ответ на первый вопрос изрек он.
У Надьреви чуть не вырвалось: «Вы идиот». Но он в растерянности продолжал спрашивать:
— Понимаю, но далеко ли еще до Берлогвара?
— В расписании сказано, что в девять утра мы туда прибываем, — ответил и на этот раз грубо кондуктор и пошел дальше.
«Он заметил, конечно, мой потертый чемодан», — подумал Надьреви. Без конца поглядывал он на часы, спать не решался, хотя глаза у него слипались. Смотрел в окно; поезд извивался между лесистыми холмами; пейзажи казались чужими, настолько непривычными, словно он очутился в другой стране или в другой части света, тем более что он чувствовал себя бесконечно далеко от дома, от Будапешта. И как человек, непривычный к путешествию, еще за полчаса до приезда снял он с верхней полки чемодан и, поставив его возле себя, встал с места. Потом, полный нетерпения, вышел в коридор; долго стоял перед дверью вагона. Его поведение объяснялось, конечно, не только неискушенностью в путешествиях, — ведь на билет он истратил почти все деньги, — несколько крон осталось у него в кармане.
