Прометей, том 10 | страница 37

Если в стихах, писавшихся непосредственно после известия о будущем отцовстве, драма Пушкина состояла в том, что он не смеет благословить своё дитя, и в том, что его образ в глазах ребёнка извратят, оклевещут, — то вскоре Пушкин перестал думать о себе. Он увидел грядущую судьбу своего незаконного ребёнка. Она проступает как доминанта:

Поэт много работал над этим монологом, но в конце концов оставил его и в поэму не ввёл.

В первоначальной редакции отрывка тайная мысль поэта была обнажённее:

Не очевидно ли, что это преображённые в искусстве собственные переживания?

Можно думать, что Пушкин предвидел, что его ребёнок будет смугл, будет нести в себе африканские черты. Это не сможет не поразить окружающих. Им станет ясно, что ребёнок — незаконный. А по условиям того времени это неминуемо повлечёт за собой пренебрежительное отношение. Все эти мысли читаем мы в первоначальных вариантах этих стихов.

Обращение Алеко к младенцу, рождённому от свободного союза с цыганкой, начиналось так: