Он проснулся в душном металлическом ящике своей каюты, и его голова раскалывалась от боли, так что он даже не смог открыть глаза. Да и после того, как он сел на кровать, сполоснув теплой водой лицо, он все еще видел огромный пламенеющий диск солнца, все еще слышал биение своего собственного сердца, стук которого настолько усилился, что напоминал удары придонных скал о стальные борта подводной лодки.
Эти звуки продолжали преследовать его, когда он открыл дверь каюты и прошел по коридору в камбуз. Было еще шесть часов утра, и экспериментальную станцию заполняла глухая тишина, первые лучи рассвета освещали пыльные лабораторные столы и упаковочные корзины, грудой сваленные под веерообразными окнами в коридоре. Несколько раз Керанс останавливался, пытаясь избавиться от эха, звучавшего в его ушах, и размышлял про себя, в чем истинная причина этого страшного состояния. Его подсознание быстро превращалось в пантеон, тесно заполненный охранительными фобиями и навязчивыми идеями, населявшими его перегруженную психику, как будто он воспринимал их телепатически. Рано или поздно эти ожившие страхи выйдут наружу и начнут бороться с ним — зверь против личности.
Вдруг он припомнил, что Беатриса Далл видела тот же сон, и взял себя в руки. Он вышел на палубу и посмотрел на противоположный берег лагуны, пытаясь решить, стоит ли брать одну из лодок, пришвартованных к базе, и отправиться к девушке. Испытав на собственном опыте ночной кошмар, он понял, какую храбрость и самообладание проявила Беатриса, отказываясь от малейшего сочувствия.
Однако Керанс знал, что по каким-то причинам ему вовсе не захочется сочувствовать Беатрисе, и он никогда не будет расспрашивать ее о кошмарах и никогда не предложит ей лекарств или успокоительных средств. Не будет он вдумываться и в многочисленные замечания Риггса и Бодкина об этих снах и об опасности для психики. Он как бы заранее знал, что вскоре сам увидит их и воспримет как неизбежный элемент жизни, как представление о собственной неизбежной смерти, которое человек хранит где-то в глубинах своего сознания.
Бодкин сидел за столом в камбузе: когда Керанс вошел, он безмятежно прихлебывал кофе, сваренный на плите в большой треснувшей кастрюле. Он ненавязчиво, но внимательно рассматривал коллегу, пока тот усаживался в кресло, потирая лоб слегка дрожащей рукой.
— Итак, отныне и вы принадлежите к тем, кто испытывает на себе эти видения, Роберт. Вас посетили миражи лагуны. У вас усталый вид. Это был глубокий сон?
