Смерть кружила рядом с Бобом, нарезая круги и с каждым новым витком сужая радиус действия. Пожалуй, ближе к смерти, чем он сам, был только Захаревич: тот смотрел ей прямо в закрытые глаза жертв на столе в прозекторской. Возможно, именно это так сблизило мужчин в последнее время. Сейчас они могли бы смело назваться друзьями, если бы оба нуждались в друге. Бобу и Вохи-то было подчас многовато с его куревом, амурными делами, пьяными скандалами. Хотя от Захаревича, при всей фантазии, Боб такого ожидать не мог. С экспертом они в первую очередь уважали друг в друге крепких профессионалов. Им обоим этого было достаточно. Но если бы вдруг именно сегодня Захаревич развязал, они, скорей всего, крепко бы напились и начали обниматься на прощание. Но алкоголь уже давно был пройденным этапом и для Боба, и тем более для Захара, который по молодости грешил, балансируя на грани зависимости. Сознание должно было оставаться чистым и незамутненным 24 часа в сутки, особенно теперь, когда Портной сделал открытый ход. И горячий борщ на брудершафт при таком раскладе был лучшим решением.
— Это ты здорово придумал, Захар! — Боб запер дверь гаража под недовольный скулеж оставленной собаки.
— Ага! Со сметанкой и черным хлебом! И корочку чесночком натереть!
Боб похлопал эксперта по плечу, на что тот, молча, кивнул. В этот момент оба были действительно рады друг другу. Боб вспомнил рассказ Рэя Брэдбери, которым зачитывался в детстве. Про рыцарей и паровоз. Из-за смещения во времени рыцари бросались на паровоз с копьями, в тумане принимая его за дракона. Рыцари, конечно же, погибали. А машинист с кочегаром недоумевали, что ж такое творится-то на этом участке дороги. Кем они были с Захаром? Рыцарями или машинистом с кочегаром? Как бы там ни было, а дракона им нужно остановить. Любой ценой.
Спальный район, застроенный так называемыми хрущобами еще в шестидесятые годы прошлого века, затерялся среди высоких новостроек, которые за каких-то пару-тройку лет выросли на первой линии вдоль центральной магистрали. Старые обшарпанные пятиэтажки с усохшими от старости деревьями во дворах казались декорациями к черно-белому фильму эпохи неореализма.
У подъезда крайнего дома по улице Бойченко топталась пожилая женщина, закутанная в вязаный пуховый платок, накинутый поверх пальто. Она кого-то поджидала, отмахиваясь от голубей, налетевших целой сотней. Когда в конце улицы показался старик в ондатровой шапке-ушанке, она оживилась и засеменила навстречу. Старик опирался на добротную резную трость и вышагивал, почти не хромая. Завидев старушку, он махнул рукой то ли в знак приветствия, то ли пытаясь ее остановить:
