— Верь в меня! — сказала Марла через дверь, за которой Франсин якобы читала. — Просто верь! И не смей ложиться в кровать — по крайней мере, одна.
Естественно, к одиннадцати гостиная уже кишела полуголыми гостями, многим из которых было порядком за тридцать: они выпивали и беседовали, придумывая поводы потереться о чье-нибудь бедро или плечо.
Когда Франсин вышла из спальни — заключив по шуму из гостиной, что вечеринка все-таки состоялась, — уже изрядно поддатая Марла Блох в коротеньком шелковом кимоно закричала:
— Поприветствуем Франсин Кляйн!
Раздались и почти сразу стихли робкие аплодисменты.
Атмосфера была напряженная: голая кожа и ид>{51}. В закоулках крошечной квартирки вовсю материализовывались подсознательные желания. Чересчур одетые юнгианцы в платьях и перчатках плясали под Принса. Какая-то первокурсница и ассистент кафедры сплелись в объятьях на диване: ее соски и его эрекция уверенно выпирали из-под блестящей материи нижнего белья. Изголодавшаяся по любви Франсин поддалась всеобщему волнению: ее голые ноги терлись друг о друга под длинной сорочкой, разжигая на щеках характерный румянец.
— Это ваша квартира?
В кухне, прислонившись спиной к холодильнику, стоял незнакомец в повязанной через плечо белой простыне. Она доходила ему до середины голени, откуда внезапно начинались парадные черные носки.
— Мы знакомы? — спросила Франсин, доставая из холодильника пиво.
— Я приятель Марлы. — Он кивнул в сторону гостиной, где парень с фермерским загаром внимательно щупал ткань ее кимоно.
— А, Марла… Наш массовик-затейник. Только не говорите, что вы из…
— …Цинциннати.
— А я из Дейтона.
— Шутите?
— Неужели все здешние огайцы друг друга знают?
— О да, нас тут целая диаспора. Как раз хотел сказать, что ни разу не видел вас на наших встречах.
— Ха. Видимо, меня не приглашали.
— Считайте, что теперь пригласили. Мы собираемся по воскресеньям на борту «Конститьюшена» и играем в юкер>{52}. — Он легонько ударил своей банкой по банке Франсин. — Меня зовут Дейв.
— Франсин.
— Месснер.
— Кляйн.
Дейв Месснер напоминал ей по меньшей мере трех мальчиков из синагоги «Бет-Авраам» в Дейтоне. У него были крупные уши и широкий лоб. На нижней части лица доминировали ноздри. Ему было двадцать восемь, и он уже начал лысеть (примерно по третьему типу шкалы Гамильтона-Норвуда>{53}). Но стоило ему улыбнуться — а сейчас он улыбался, — как черты его лица становились мягче и приятней.
Месснер изучал финансы.
— Без стрессов, конечно, не обходится, — сказал он, — зато какая стимуляция интеллекта!
