— Оставим это на время, — прервал его Смолин. — Скажите, те, кто убил вашу жену, назвали себя? Как они выглядели? В чем одеты?
— По именам мужчины себя не назвали. Откуда они знали жену, не имею понятия. Зачем пришли? Я не успел у них спросить. Вот как выглядели, пожалуй, помню. Один был коренастым, с лицом монгольского типа. Над глубоко посаженными глазами — густые брови. Волосы не очень длинные. Ему около тридцати лет. Одет он был в длинную куртку бежевого цвета. Второго не помню. А вот третий, тот, что входил последним, был длинным, с соломенными усами.
— Ну что ж, это уже кое-что, — сказал Скоблев. — Да, как и когда ушли преступники?
— Не помню, — проговорил медленно Тельнов, — но слышал, как они потрошили письменный стол, наверное, что-то искали. Дураки, на полках книги бесценные стоят, по 300–500 рублей каждая, а они в письменном столе рылись.
— Павел Кузьмич, у вас на письменном столе нашли записку «Предателю за предательство», — раскрыв папку, Смолин протянул ему фотокопию. — Что вы можете сказать о ее происхождении?
— Мне эта записка ни о чем не говорит, — ответил Тельнов. — Я ее не видел. Неужели преступники хотели убить и меня, мстили мне?
— Кто мог вам мстить? — спросил Скоблев.
— Думаю, что никто. У меня серьезных конфликтов ни с кем не было.
— А кто-либо из пациентов диспансера мог на вас, как говорится, зуб иметь?
— Вряд ли. — Он спокойно отнесся к тому, что следователь знает о его второй работе. — Мои пациенты — это алкоголики, падшие люди. Они ни на что не способны, если не видят водки. А обо мне шла слава трезвенника. Так что за спиртным идти ко мне глупо.
— А у вашей жены были враги? — спросил Смолин.
— Этого я не знаю, — ответил Тельнов, — она меня в свои дела не посвящала, а теперь в землю тайны свои унесла… Могли, конечно, у нее быть завистники. Ведь с золотом дело имела. Но я о делах ее ничего не знаю. Да и вообще о мертвых или хорошо говорят, или молчат. Я предпочитаю молчать.
— Это правило не для следствия, — сказал Скоблев. — Да, вам ни о чем не говорит фамилия Лыч?
— Как же, — после паузы сказал Тельнов. — Один из моих пациентов. Поступил в диспансер совершенно опустившимся человеком. Я добросовестно боролся за его исцеление. А незадолго до выписки вшил ему капсулу. Выписали его в пятницу, накануне трагичного воскресенья. Омерзительный тип. Думаю, опять запьет.
— Что вы так пренебрежительно о своем пациенте? — спросил Смолин. — Ведь тоже человек. Я думаю, больной, а не мерзкий человек.
