Доброполов полз от одной воронки к другой, от куста к кусту, по высокой густой траве, такой мокрой от росы, что в ней можно было купаться, рядом с ним по-пластунски полз Володя. Побледневшее юное лицо его выражала все то же детское доверчивое недоумение…
Доброполов остановился, знаком поманил его… «Нет, сегодня я его не возьму с собой, отошлю в тыл», — подумал он. Он чувствовал себя так, будто кого-то обманывал в чем-то, или хотел украсть эту чистую ребячью улыбку — это напоминание о себе самом, жадно желающем сохранить свою жизнь…
Он достал из сумки карандаш, книжку донесений и стал быстро писать. Рука его дрожала, выводя какие-то каракули…
Володя смотрел на командира готовностью выполнить любое, самое опасное поручение.
Доброполов протянул связному донесение, строго приказал:
— В штаб батальона… Немедленно…
Володя не двигался, умоляюще смотрел на Доброполова.
— Опять без меня пойдете в атаку, товарищ старший лейтенант, — обиженно проговорил он.
— Не разговаривать… Выполняй приказание, — грубо крикнул Доброполов и махнул рукой.
— Есть итти в штаб батальона, — покорно ответил Володя и исчез в траве…
Доброполов посмотрел ему вслед так, как смотрел бы на своего единственного сына…
V
Сколько времени прошло от начала атаки — час или больше, — Доброполов не знал. Он потерял ощущение времени. Все окружающее и сам он как-бы растворились в бушующем огне минных разрывов, в дыму, в горькой пыли, в громе и визге металла… Как в бредовом тумане, увидел он трупы Евсея Пуговкина и маленького коротконогого бойца, оставшихся лежать у кустов орешника, обглоданных осколками и пулями. Обида, ярость и жалость сдавили его горло, и это ощущение тяжелого удушья так и осталось на все время боя в его груди.
«Славный солдат был Пуговкин… — Осиротела рота, осиротели товарищи»… с горечью думал он.
И еще видел он недвижные, разметанные в траве тела других старых бойцов и одного сержанта-кавказца, так и не выпустившего из окостенелых рук винтовки, слышал крики и стоны, видел, как мелькало меж кустов курносое с выбившимися из-под пилотки русыми кудрями лицо Маши Загорулько, храбро выносившей из огни раненых…
Он отдавал приказания и то бежал, то полз вперед и удивлялся, что еще жив, хотя смерть уже дважды зацепила своим когтем его фуражку, и минный осколок, как ножом, полоснул полевую сумку…
После того, как группа бойцом во главе с Сыромятных забросала гранатами немецких пулеметчиков, бивших отчаянными очередями во фланг наших цепей, Доброполов внезапно очутился впереди своей роты. Он увидел вдруг под ногами глинистый гребень вражеских окопов и в них серо-зеленые мечущиеся фигуры немецких солдат. Они быстро расползались по земляным щелям, как мокрицы при дневном свете. Их было не так уж много. На бруствере, в разрушенных снарядами блиндажах, на дне окопов мертвых было больше. Они лежали с заломленными руками и неестественно скрюченными ногами, с расколотыми, как спелые арбузы, головами, с обугленными спинами…
