Сказал и запнулся.
— Отобрал — мое заявление, — произнес он. — Пришло время мне уезжать на фронт. Утром распрощаюсь со всеми. — Взглянув на часы, добавил: — Время отбоя. А мне надо еще посетить наши корпуса.
— Разрешите сопровождать вас?
— Пошли.
«11 декабря 1941 г о д а.
Такого великолепного мороза еще не было. Ртутный столбик показывал 42 ниже нуля.
Из последней речи Стасюка, какую он произнес, уже стоя одной ногой в машине, я запомнил только одну фразу:
— Я знаю, завтра рядом со мной в окопах и траншеях увижу Габдурахманова и Еремеева, Богомолова и Матросова, Сивого и Мамочкина; и я знаю, нам не стыдно будет глядеть в глаза друг другу...
Не дав договорить, к машине подбежала тетя Таня. Она подала пакет с пирожками-подорожниками и, не скрывая слез, сказала:
— На кого же вы, Петр Филиппович, нас оставляете?
Все замерли, ждали, что он ответит. А он что-то должен сказать. Еще бы! Может, она последний раз видится с ним.
Петр Филиппович, вопреки ожиданию, не нахмурился, — уж очень он не любил, когда при нем говорили о его достоинствах. Даже за такое мог выговор объявить. А тут не стал ее осуждать.
— Я передал колонию в верные руки, Татьяна Аввакумовна, — сказал он. — Бурнашеву доверяю как самому себе. Даже чуточку больше...
Конечно, колонисты знали, что никто в мире не заменит Петра Филипповича. Но за «чуточку» ребята готовы были качать его, потому что Стасюк всегда умел быть при всех случаях очень благородным...»
«11 февраля 1942 года.
Наши девчонки из третьего корпуса стали требовать зеркала. Хоть какие... Это уже верный признак, что дело пошло у них на поправку.
Сейчас третий корпус существует вроде бы отдельно, в нем свой женский персонал. Коли так, раз полная автономия, то уж без пропуска туда ни за что не проберешься.
Девичьи песни доходили до нас лишь через забор. Даже в раю, пожалуй, нет таких строгих правил, как в нашем третьем корпусе.
В этом воочию убедился Сашка Матросов. Он уже целую неделю не видит Лиду. Поэтому сегодня сунулся было в третий корпус, но безуспешно.
— Не удалось проскользнуть? — спросил я.
Он свирепо смерил меня взглядом и сказал значительно:
— Вот увидишь, через забор перелезу...
«Через забор, — хотел сказать я, — конечно, можно попробовать, но станешь всеобщим посмешищем». Но я сохранил свои мысли при себе.
— Пойдем на ринг, я твою дурь живо из головы вышибу.
Поначалу он отказался, а потом все-таки пошел. Я ему время от времени преподаю уроки бокса.
Пока ничего определенного сказать нельзя, получится из него боксер или нет. Удар, верно, сильный. Отменно работает правой, но левая никуда не годится. Кроме того, спешит. Словом, горячку порет.
