Моя мать тоже была невысокого роста, хорошо сложена и властная как львица, но её все любили. Она была луноликая, с огромными глазами, унаследованными ею от своей матери, Клары. Хотя я и выкидывал, будучи ребёнком, всякие штуки, но она никогда меня физически не наказывала, за что я ей очень благодарен. Я уверен, что это ни к чему хорошему никогда не приводит. Только единожды я был выпорот. Это, должно быть, был один из тех периодов в жизни моего отца, когда дела его шли совсем плохо, и он не видел выхода. Я возвратился из школы в своём новом цвета бутылочного стекла пальто и новых башмаках, совершенно измазанный в застывшей грязи. Родители пришли в ужас. Им приходилось много работать, чтобы покупать мне одежду, так как я рос быстро. Я стоял внизу, не решаясь войти в дом, и ревел, предчувствуя, что получу хорошую взбучку. У меня даже не было ни единого шанса объяснить, что по дороге из школы домой, я нечаянно упал в котлован, вырытый для закладки фундамента нового дома. Земля была рыхлая, и я соскользнул вниз. Я запаниковал и закричал. Кто–то услышал мои вопли и вызвал пожарных, которые и вытащили меня оттуда. Вот почему я был почти весь покрыт грязью.
Долгие годы я не мог простить своего отца за то, что он побил меня тогда, но такое в моей жизни было всего раз. У матери был другой метод воздействия на меня, когда я что–то вытворял из ряда вон выходящее, она просто садилась на меня, придавливая всем своим весом, и начинала щекотать, я же в истерике обливался слезами, неспособный сдержать судороги смеха.
Клара, моя бабка по матери, была настоящей шотландской дамой. Тверда, как старый корабельный гвоздь и во всём следовала укладу своей рода. Она заправляла всеми в доме. Но на Новый Год она вставала посреди комнаты и пела старые шотландские народные песни, кельтские и ирландские баллады. Пела так проникновенно, что у нас у всех наворачивались на глаза слёзы. Мой дед, её муж Джек, был ростом свыше шести футов. Всегда безукоризненно одетый, он с четырнадцати лет работал на шахте и потерял слух ещё в Первую Мировую. Он был чемпионом по бильярду Северо—Востока Англии. Курил и ругался как сапожник, но я очень его любил. Мне всегда нравилось, когда он брал меня с собой на одну из его работ. Одна — на верхотурах Ньюкаслского Имперского театра, другая за кулисами Ньюкасл—Юнайтед, футбольного клуба.
Около того времени как я родился у тех была небольшая гостиница прямо через улицу напротив Ньюкаслского футбольного стадиона. Посетителями была разношёрстная публика, как среди футболистов, так и среди актёров и театральной публики, приезжающей на спектакли, проходящие в Имперском и Королевском театрах. По субботам эти две фракции встречались, с пинтами в руках, забирались на крышу бабушкиного дома и смотрели, как Ньюкасл—Юнайтед плющит какую–нибудь другую команду. Это был мир голубятен, бильярдных чемпионов и чёрных букмекеров. Многие вечера я проводил со своим дедом на самой верхотуре, высоко над сценой в Имперском театре. С любопытством глядел я на актёров через канаты, занавесы и драпировки, представляя себя Фантомом из одного из первых художественных фильмов, которые мне удалось посмотреть.
