На следующей неделе он пригласил ее выпить, и она сказала «да» — так резко, словно сказала «нет». Она торопилась, времени у нее было только быстро выпить один бокал вина. За столиком в баре она быстро выпила три бокала и даже без его вопроса объяснила, почему перебралась в Америку.
— В Варшаве мне было скучно. Я там тосковала. Хотелось перемен.
На следующей неделе она снова сказала «да» так, как говорят «нет», и на этот раз выпила пять бокалов.
— Трудно поверить, что вы уехали просто потому, что вам было скучно.
— Давайте без банальностей, — ответила она. — Мне ваше сострадание ни к чему. Сострадание нужно клиенту, а не массажистке, у которой полно волос.
Еще через неделю она пришла к нему домой, и он через призматические очки наблюдал, как она в одиночку выпила бутылку, которую он попросил ее откупорить. Ему было больно вытаскивать пробки из бутылок. Сам он потягивал водку через изогнутую стеклянную соломинку.
— Почему вы лежите на полу? — спросила она.
— Скучно объяснять.
— Вы попали в аварию?
— Вроде не было такого. А вы, Яга, попадали в аварию?
— Вам нужно больше жить с людьми, — сказала она.
— Откуда вам знать, как мне жить?
Выпив, она попыталась развить тему:
— Вам надо учиться жить через других людей.
Из-за вина и из-за акцента он понимал примерно треть того, что она говорила.
У двери он помог ей надеть пальто. Она подшила подкладку, которая подпоролась и свисала, когда он впервые увидел, как она поспешно проходит «1 Вандербильт», но пальто нуждалось в новой подкладке. Сама Яга, казалось, живет без подкладки. С нее будто срезали кожуру, обнажив полупрозрачное белое нутро, и это были даже не пленки, как у апельсина, а сама бледная мякоть ее сущности. Он подумал, что если дотронется до нее, то она закричит просто от прикосновения.
— В нас обоих есть что-то извращенное, — сказала она.
— О чем это вы?
— Мы с вами оба мономаньяки. Мне нельзя сюда больше приходить.
Вскоре она стала заходить каждый вечер, по дороге домой. Начала подкрашивать глаза и пользоваться духами с перечным ароматом, а лицо по-крысиному напрягалось, только когда он продолжал задавать глупейшие вопросы. Она приходила в новой шелковой блузке такого же фиалкового цвета, как ее глаза; и хотя верхняя пуговка бывала игриво расстегнута, к его коврику Яга не приближалась. Нет, она укладывалась на диван, уютно устраивалась под вязаным пледом, пила бокал за бокалом красное вино, а потом мчалась в Бронкс. Залезала в чулках на библиотечную стремянку и рассматривала книги на полках. С верхней ступеньки спрашивала, можно ли взять книгу почитать, а потом забывала ее унести. И каждый день у его стола росла стопка американской классики XIX века. Не без презрения, высмеивая себя, его, библиотеку, стремянку, исподволь глумясь над всеми человеческими мечтами и упованиями, она называла место, куда складывала эти книги, «мое место».
