— Тебе его жалко, что ли? Ты смотри!
— Его? — Леля усмехнулась, но мудро и грустно смотрели из глубины зеркала ее раскосые древнеегипетские глазищи, как смотрят из глубины тысячелетий длинные глаза танцовщиц фараонов.
— А что? Бывает.
— Нет, мам. Мне никого не жалко.
— А жизнь тебя научит! Все равно он тебя бы посадил! Еще, может, год от силы. И сам бы сел и тебя бы посадил.
— Ну? Да я не жалею. Что все уговариваешь?
— Да боюсь же, Лельк! Вдруг ты в последний момент… все ж таки муж. Родная, как говорится, кровь! — Валентина Сергеевна покрутила головой и рассмеялась (грудь и живот долго колыхались).
— Не напоминай.
— Да ладно! Конечно, вон этот ходит. Что с него взять? А этот все ж был солидный, богатый. Все, все! Давай ложись! Свет я гашу…
Слышно было, как она топает в соседней комнате, роняет что-то, говорит сама с собой.
Сначала светились только щели по периметру двери. Потом Леля стала различать высокий треугольник неподвижного ночного света за небрежно задернутыми занавесками. Появились пятна на столе и в ногах: скатерть, белье на спинке кровати.
«А это что?»
Со стены кто-то смотрел на нее. Блестели глаза. Давно она не спала в этой комнате, в спальне матери. Кто же там?
Кряхтя от боли, она села.
Два глаза.
Она спустила ноги на холодный пол. Подошла.
На полке сидел забытый белый медведь…
— Так и сидишь? С тех пор?
Сняла медведя с полки. В темноте он казался живым. В стеклянных глазах отражались крошечные тусклые окна.
— Потапыч! Одинокий ты мой!
Она легла с ним в постель, положила его голову на подушку, накрыла его одеялом.
— Слушай, Потапыч! А я мать-то свою тоже ненавижу! А? Одни мы с тобой остались.
«Ну стерва!» — думал Тишкин. За спиной у него полыхнули фары, и по воротам гаражей проплыла, игриво покачивая бедрами, тень Тишкина в шляпе. Тень остановилась, словно вырос гриб поганка.
— Первый час давно! — вышел из-за тени, как из-за дерева, коллективный сторож. — Куда несет-то?
— На Ямайку, Жора. Где зреют спелые кокосы.
— Захвати парочку, хозяин. Товварришш Тишкин!
— Зубы не поломаешь?
— Ничо! Их у меня поболе, чем у тебя, золоторотный! По десятке б с вас, с рыла! Шастают тут!
— Рылом не вышел!
Теща жила на первом этаже. Может, если бы не этот вдохновляющий факт, Тишкин бы не поехал среди ночи. Да и мало ли что они к утру надумают.
Пустые улицы понеслись навстречу, громко шуршал асфальт. Поперек Охотного ряда шла кошка. Тишкин шевельнул баранку. Кошка не спеша обернулась, но вовремя отпрыгнула на тротуар. Смотрела вслед, как смотрят на хорошо знакомое и надоевшее. Кошку задавить не удалось.
