Тишкин поставил машину у входа во двор, за забором, неприметно. Всунул голову внутрь двора. Поправил «бабочку». Пожалел вдруг, что негде купить цветов.
Через двор прошел благополучно. Дом спал. Чувствуя, как холодеют ноги, тихо вошел в подъезд, миновал коридор. И здесь теперь вырос на желтом дерматине двери кривой гриб поганка. Гриб поклонился, приподнял шляпку, репетируя подобострастие. Сошло! Надавил на кнопку…
Сразу открыла теща. Он на секунду увидел словно налитое бледно-желтой водой раздутое лицо.
— Вон! — теща показала пальцем в сторону Арбата. — Вон из моего дома!
Тишкин с преувеличенным недоумением оглянулся:
— Туда? Но я же не в доме. Я в общем коридоре, гражданка теща. Мне поговорить надо.
— Вон!! — теща захлопнула дверь и тут же опять открыла: — Сядешь! Клоп поганый!
Опять хлопок и опять — настежь.
— Что пришел?! Что приполз?! Девочку мою изувечил!
— Не ори, теща! Дело есть.
— Клоп! — хлопок.
— Валентина Сергеевна! Ваша девочка обгадила меня с головы до ног… ммм… учить я ее обязан, между прочим.
— Клоп!
— Дело это наше, семейное. Мне надо с нею поговорить.
— Клоп! Вон!
В доме началась тихая, неуверенная возня. Засветились «глазки» в дверях.
— Но из уважения к почтенной теще… ммм… изволю намекнуть, что попрошу прощения. Вот.
На мятой, с отпечатком рулевого колеса ладони мигнуло платиновое колечко.
— Сядешь! Клоп! Убийством грозил!
Двери стали приоткрываться.
— Хорошо хоть не дерется, — сказал Тишкин.
Он вышел во двор и сел на ступеньку у двери. На обоих этажах у него над головой загорались окна.
Тишкин подумал, покусал ноготь. Встал. Следовало так понимать, что поскольку бывший «сарай» теща, после переезда дочери, переделала в гостиную, спать Леля улеглась в тещиной спальне.
Темное окно.
Он сел под окном на корточки. Дом постепенно затихал. Чуть слышная, угадываемая только, возня за стенами, укоризненные шепот и вздохи таяли, гасли желтые трапеции отсветов на заборе. Наконец погасло и окно в нынешней гостиной.
На часах — без десяти час.
Тишкин встал, дотянулся до рамы, подергал.
«Ну! Стерва!»
Рама вроде бы поддалась. Еще на зиму не заклеивали.
Он концом ножа отодвинул защелку, и рама, чуть слышно чмокнув, отошла. Вторая была не заперта. Он подтянулся, ухватившись за внутренний край подоконника, и до половины проник в темноту. Привыкшие к темноте глаза его сразу нащупали кровать.
Две головы на подушке. Блестят две пары глаз.
Леля завизжала.
— Отдай, и я уйду, — сказал Тишкин в комнату, где звуки все словно рассеивались и гасли, натыкаясь на мягкое, — по-другому все равно не будет! Поняла?! А завтра поговорим!
