, в то время как его близкие довольствовались ею самой, хотя он никак не мог взять в толк, чем это «иное» может быть. Часто, глядя на вершины родного Бора, усеянные неописуемыми елями, он ощущал в них ищущее выхода волнение, трепещущее в воздухе всякий раз, когда читался очередной вечерний стих о сумерках, а затем угасало, не найдя какой-то необходимой крупицы – той же, как он чувствовал, которой не хватало и ему самому. И хотя в поэзии была доля этого мистического смятения, соответствие стихов внешнему миру, от которого он чувствовал себя непоправимо отделенным, рождало в нем неудовлетворенность, лишая его инструмента, позволившего бы ему наконец
прожить свои восторги.
Поначалу он решил, что за время переправы сумеет передохнуть и прийти в себя, и первые минуты вроде бы не обманули его надежд. Но с какого-то момента ему стало казаться, что баржа слишком раскачивается; а главное, в нем поднималась дурнота, которая не сулила ничего хорошего.
– Тебя тоже тошнит? – прошептал он Паулусу.
– Нет, – удивленно ответил тот. Потом добавил растерянно: – Надеюсь, у тебя нет туманной болезни?
– Нет чего? – испуганно переспросил Петрус.
Паулус в замешательстве взглянул на него:
– Туманная болезнь. Это когда укачивает. Ты пил чай в доме ожидания? Обычно такого не должно случиться.
– Нет, не пил, – сказал Петрус, теперь уже не на шутку встревожившись. – Я был не в настроении чаевничать.
– Что случилось? – спросил Маркус, приближаясь. – Что вы шепчетесь, как пара заговорщиков?
– Он не стал пить свой чай, – устало сообщил Паулус. – Он был не в настроении.
Маркус посмотрел на Петруса.
– Поверить не могу, – наконец выговорил он. И, разрываемый досадой и жалостью, спросил: – Как ты себя чувствуешь?
– Хуже некуда, – сказал Петрус, который не знал, что именно – тошнота или перспектива, что она усилится, – мучило его больше.
Отягчающее обстоятельство: несколькими часами раньше, покидая свои отныне обожаемые ели, он до отвала наелся пирога с травами (он его обожал), потом маленьких сладких красных ягод, которые собирают на опушках в Южных Ступенях (от них он просто сходил с ума). После чего на него напала жуткая сонливость и сильно затруднила последнюю часть путешествия. Сейчас речь о сне уже не шла, поскольку пирог, ягоды и более ранние остатки черничного пюре оспаривали честь первыми покинуть его, в то время как Петрус, в ужасе оглядывающийся вокруг, не находил места, готового их принять.
– Скажи, тебя же не вырвет? – прошептал Маркус, присвистнув от раздражения.
