Сердце Лето напряжённо гнало кровь, находясь на пределе возможностей, когда в грудь упёрлись руки, заставляя альфу рухнуть на постель. Лето слушался, позволив Хюрему продолжить. Отчётливое ощущение, что он получил сегодня больше того, на что мог рассчитывать, вгрызалось в сознание, заставляя покорно брать дар, выманенный провидением у несговорчивого омеги.
Об этом думал или, скорее, мог бы думать Лето, когда ощущал удушливую точку, соединившую их тела. Хюрем облизывал его плоть своей собственной, мучая разум огненной влагой, разлившейся вокруг бёдер любовника. Сокращавшиеся мышцы, будто ведомые волей омеги, едва позволяли Лето сдерживаться. Тиски удовольствия всё сильнее пережимали тело; всё быстрее и жёстче двигался Хюрем. И вот Лето ощутил, что на подходе, и, не отрывая плывущих глаз от блестящего потом гибкого тела, по которому без устали скользили его ладони, опустился к корню омеги. Стоило его пальцам обхватить фаллос Хюрема, как задушенный вздох, будто искра перед взрывом, сорвался с приоткрытых губ, и омега выгнулся, насаживаясь глубже и сжимаясь так туго, что Лето не смог стерпеть: выплеснулся. Каменная судорога сковала естество с лютой силой, давая почувствовать высвободившуюся струю. Рука Лето, послушная невероятному удовольствию, сжала сильнее, и Хюрем последовал в пропасть за ним, падая поверх оглушённого тела.
Лето был опьянён Хюремом, и ещё долго не мог пошевелиться, впрочем, успев обнять упавшего на грудь любовника и стиснуть так, что было не вырвать. Они дышали одним дурманом, они исходили одной влагой, одно пламя продолжало потрескивать между монолитом тел. Лето слушал, как бьётся сердце в чужой груди, и понимал, что ни один другой звук никогда не станет таким же упоительным.
Тогда, на арене, глядя на Хюрема, только что одержавшего победу в Свободном бою, Лето был побеждён, ощущая, с каким воодушевлением колотится сердце. Сейчас, чувствуя Хюрема, Лето хотел остановить собственное, лишь бы оно не мешало слышать омегу.
Его сердце отныне — Хюрем.
За стеной спальни, облюбовав раскидистый бук, редко и глухо ухал филин. Бывалый охотник, должно быть, решил не покидать своего насеста этой ночью, а может быть, удача ему уже улыбнулась, и незадачливая мышь грелась в утробе хищного желудка.
Кроме птицы, Хюрем слышал, как время от времени, со стороны закрытой двери, доносятся шаги караульного; когда же всё снова стихало, он невольно прислушивался к единственному по-настоящему волновавшему сердцу звуку. Его источник прятался в груди льнувшего к нему Лето.
