Хюрем ловко выскальзывал из-под Лето, как бы усердно альфа ни пытался уложить его на лопатки, прижимая телом к поверхности ложа. Раз за разом Лето почти достигал собственной цели, но стоило ему коснуться бёдер омеги, по которым уже успел разлиться сладостный нектар, как Хюрем извивался с проворством змея и оказывался поверх альфы, заставляя начинать всё сначала. Ни у кого из них не осталось ни единого сомненья, за что именно шла борьба, и никто из них не хотел уступать, так же отчаянно, как и прерывать эту сумасшедшую схватку за право обладания другим. Казалось, не произойди соитие в следующую минуту, и небо могло с грохотом обрушиться вниз.
Мгновенье, и Хюрем снова занял высоту; Лето крепче обхватил его за спину и, припечатав к себе, сел, заставив омегу развести колени и оседлать его бёдра. Поймал взгляд черневших во мраке глаз — Хюрем пристально посмотрел в ответ. Тихое пламя свечей стало единственным свидетелем ослепительной вспышки понимания, проскользнувшей между двумя так, словно на какое-то время слова стали лишними.
Лето осторожно приблизился к чужим губам и, позволяя Хюрему ощутить собственный трепет бесконечного благоговения от того, что омега так близко, поцеловал. Нежно, просительно, нуждаясь в разрешении, мечтая о нём и надеясь, что Хюрем поймёт. Примет. Взгляды сковало намертво. Лето не мог сморгнуть, не мог вздохнуть, позволяя Хюрему видеть все свои мысли, всё, что бы тот ни захотел. Он был искренен в своём сумасшедшем чувстве, и если бы Хюрем надавил, Лето бы уступил ему снова; но он так безумно желал ощутить омегу, что, наверное, был бы готов умереть за это. Омега сглотнул, и Лето понял, что намерения его признают единственно верным образом; и он не пропустил, как дрогнули чужие ресницы, стряхивая застывший угрозой частокол — Хюрем отвёл взгляд. Другого дозволения Лето не получил бы, прожди он следующую тысячу лет. Но ждать он не собирался.
Осторожно придерживая Хюрема пониже спины, Лето заёрзал, меняя положение. Хюрем последовал, слегка приподнявшись. Омежий цветок давно переполнился, позволяя избытку покидать тело, чтобы сводить Лето с ума. Фаллос Лето твердел судорогами предвкушения. Не желая пережить грядущее удовольствие слишком быстро, Лето до боли закусил изнутри щёку. Вкус собственной крови слегка прояснил разум. Ровно настолько, чтобы Лето с ревущей отчётливостью ощутил, как головка касается мякоти Хюрема. Как влажное нутро принимает его естество до основания, топя в мучительной узости. Даже первый раз в объятьях омеги из Дома радости не принёс столько упоительного наслаждения, как ощущения натянутой плоти Хюрема вокруг собственного фаллоса. Признания принято слушать ушами, но это был не единственный способ узнать истину. Проникновение, позволенное Хюремом, раскрыло Лето то единственное, что он хотел знать.
