Впрочем, даже если и не винить во всем пожилую даму со спаниелем, следует все же признать, что по какой-то причине наши матери крайне неразумно распоряжались делами. Ни пенса на «удобства»: куропаток и вино, университетских смотрителей и лужайки, книги и сигары, библиотеки и безделье. Выстроить голые стены на голой земле – вот предел их возможностей.
Так мы беседовали, стоя у окна и любуясь башнями и куполами прекрасного города – как любовались вместе с нами тысячи и тысячи людей. В лунном свете все казалось великолепным и таинственным. Древние камни благородно сияли. Поневоле задумаешься обо всех книгах, что хранит это место; о портретах старых прелатов и важных особ в обшитых панелями залах; о витражах, рисующих на дорожках причудливые сферы и полумесяцы; о памятных табличках, рукописях и посвящениях; о фонтанах и траве; о тихих комнатах с окнами на тихие дворы. Кроме того, я подумала (простите уж!) о дыме, выпивке, глубоких креслах и мягких коврах; о любезности, сердечности и благородстве, что возможны только благодаря роскоши, уединению и личному пространству. Наши матери не дали нам ничего подобного – они и тридцать тысяч фунтов собрали с трудом, им ведь приходилось рожать по тринадцать детей от священников колледжа Сент-Эндрюс.
По пути обратно я размышляла о произошедшем, как это часто бывает по вечерам. Почему миссис Ситон не оставила нам денег? Как влияет на человека нищета, а как – богатство? Я вспоминала нелепых старичков, виденных утром, и как они срывались с места, заслышав свист; гул органа в церкви и закрытые двери библиотеки; думала, как ужасно, когда тебя не пускают, но еще ужаснее, должно быть, когда тебя не выпускают, и о том, как покоен и богат один пол, а другой – беден и беззащитен; и размышляла о том, какое влияние оказывает на писателя традиция – или недостаток ее. Наконец, я подумала, что наступило время скомкать мятую бумагу этого дня, скатать его споры, впечатления, смех и гнев и забросить этот комок в кусты. В синей бездне неба блистали тысячи звезд. Я словно осталась наедине с этой невозмутимой компанией. Люди уже давно заснули. Улицы Оксбриджа опустели. Даже дверь гостиницы распахнулась передо мной по мановению невидимой руки – коридорный не дождался меня, чтобы осветить путь к комнате. Было уже слишком поздно.
А теперь сцена меняется, и если угодно, прошу вас последовать за мной. Листья продолжают осыпаться, но уже не в Оксбридже, а в Лондоне. Вообразите комнату, подобную многим: выглянув в окно, внизу увидим шляпы, автомобили, фургоны и окна в доме напротив. На столе лежит листок бумаги, на котором большими буквами значится: «ЖЕНЩИНЫ И ЛИТЕРАТУРА» – и более ничего. После обедов и ужинов в Оксбридже должен последовать, к сожалению, визит в Британский музей. Если перебрать воспоминания и отринуть все личное и наносное, то в остатке обнаружится драгоценный нектар истины. Сколько вопросов родилось после тех самых обеда и ужина в Оксбридже! Почему мужчины пили вино, а женщины – воду? Почему один пол процветал, а другой – бедствовал? Как нищета влияет на литературу? Что необходимо, чтобы создать произведение искусства? Тысячи вопросов роились в голове. Но мне нужны были ответы, а не вопросы; а ответ можно было найти, лишь справившись у просвещенных и непредубежденных, у тех, кто поднялся над распрями мыслей и бренностью тела и облек результаты своих исследований и измышлений в форму книг, которые можно прочесть в библиотеке Британского музея. А если истины нет и на полках Британского музея, то ее нет нигде, сказала я себе, взявшись за блокнот и карандаш.
