– Современемъ и я стану такой… Господи, пожалѣй меня грѣшную, дай скорую безболѣзненную смерть!..
Мысль, что ей некуда отсюда уйти, что міръ навсегда закрытъ для нея, что она вѣчная раба этихъ людей, казалась ей просто чудовищной. Мужество покидало ее, воля слабѣла подобно тому, какъ гнется подъ напоромъ вѣтра истлѣвшее внутри дерево. Не лучше ли умереть сейчасъ, раздумывала она, забывая доводы, которые приводила Грегоре́ю. Она вѣдь никому не нужна! Только мѣшаетъ… другимъ!..
Она уже съ меньшимъ отвращеніемъ вспоминала безносаго Петручана, который любилъ ее и былъ совершенно одинокъ!.. Ей казалось, что она ошиблась въ выборѣ… Горькія слезы потекли у нея ручьемъ изъ глазъ.
– Господи, за что ты такъ наказываешь меня?
Плачъ облегчилъ ее; она ослабѣла и вздремнула.
Но она все не могла подойти къ мужу и просидѣла всю ночь въ тревожной дремотѣ.
Дневной свѣтъ заглянулъ внутрь юрты сквозь ледяныя окна и озарилъ сѣрымъ, мертвеннымъ свѣтомъ грязный полъ съ лужами грязной воды и скамьи, прикрытыя рваными лохмотьями. Анка уже ничего не видѣла, не слышала шума мятели, врывающейся сквозь отверстіе камина, не замѣчала стоновъ просыпающихся товарищей, не вняла даже зову Грегоре́я, который надумался, наконецъ, и сталъ просить ее вернуться. Она сладко спала съ младенцемъ на колѣняхъ; нѣжная улыбка свѣтилась на ея мѣдномъ лицѣ, хотя слезы все еще дрожали на длинныхъ рѣсницахъ.
IV.
– Слышишь, старуха?… Сегодня ночью у меня отвалились два послѣдніе пальца. Будешь меня теперь кормить точно малаго ребенка… – стоналъ Салбанъ.
– Ну, такъ что-жъ? Буду!.. Развѣ я не дѣлала этого до сихъ поръ? Твои пальцы не велика потеря… чуть висѣли! Не тужи, старина, – утѣшала его Кутуяхсытъ.
– И то правда! А все-таки жалко… Досадно какъ-то смотрѣть, что они валяются на землѣ… Брось ихъ старуха въ огонь…
– Угару надѣлаете да и огонь оскверните… Не шутите съ огнемъ… – проворчалъ Грегоре́й.
– О руки мои, руки сильные – прощайте! Теперь я ужъ совсѣмъ какъ пень, опаленный молніей! Помнишь, Кутуяхсытъ, какъ мы косили сѣно, бывало, на нашемъ островѣ? Кто бы тогда подумалъ, что я умру здѣсь? Мой прокосъ былъ самый широкій въ окрестности. Помнишь, старуха… Сосѣди приходили къ намъ, разсказывали новости… Затѣмъ пришла ночь кромѣшная, и окружила насъ, и не прекратилась, не просвѣтила ни-ни… Двѣ дочери было, двухъ сыновей мы воспитали, а развѣ знаемъ, что съ ними… Сначала они ходили… Хотя издали глаза наши видѣли ихъ… Теперь, давно уже, никто не ходитъ, и мы не знаемъ даже, живутъ ли они, размножаются или погибаютъ… Пусть ихъ!..
