Огоньки вокруг нас — это от налобных фонариков. Теперь я их различаю, повсюду снуют молчаливые работники, которые вывозят из глубокой ямы тачки с глиной. Яма укреплена деревянными подпорками. Рядом с ней стоят продолговатые деревянные ящики.
Старикан в резиновом плаще по-прежнему ругает Марушку.
Я шевелюсь — это невозможно выдержать. Старикан шипит, Марушка резко разворачивается и исчезает во тьме.
Теперь он смотрит мне прямо в глаза, я стою как вкопанный.
— Марк Исаакович Каган, — представляется он и пожимает мне руку. — Вы изрядно опоздали. Но хорошо, что вы здесь, коллега. Из Терезина сюда добрались сносно?
Он отворачивается, мой ответ его не интересует, и мы опять шагаем в свете его фонарика. Я ищу глазами Марушку, скольжу по глине и в душе благодарю Алекса за прочные ботинки. Мы подходим к этой большой яме, лампочки там свисают с длинного шеста.
Каган освещает ящики. В них — трупы, давно истлевшие трупы, по одному-два в каждом ящике; иногда — только горы костей. Кожа на трупах выглядит как старое тряпье или бумага, покрытая слоем засохшего серого цемента. В некоторых ящиках лежат лишь черепа и скелеты. Из-за крыс тут наверняка дежурят специальные люди, это ясно.
В катакомбах нам подобные находки никогда не попадались, да и Лебо наверняка ограждал бы нас от такого, это было бы слишком.
Но я знаю, какой в подземельях воздух, и понимаю, почему какая-то часть трупов не сгнила до конца. В таком виде где-нибудь в терезинских подвалах можно было найти околевшую белку или собаку, а человеческие останки после войны в основном собрали специальные бригады. Хотя из-за оползней и изменения русла подземных потоков кости кое-где и оставались. Но, наверное, не в таком количестве.
Один из работников направляется со своей тачкой в нашу сторону. Каган подзывает его, светит в тачку фонариком — она полна костей. Их привез парень с косичкой на голове, тачку по мокрой глине он двигал с трудом.
Парень останавливается у пустого ящика, на его руках перчатки, он вынимает кости и складывает их внутрь.
Низкий массивный стол я поначалу и не заметил. На нем лежат монеты, какие-то бумаги, несколько гильз, старые пожелтевшие фотографии. Каган наводит на все это луч своего фонарика.
— Само собой, мы копаем тайно, — говорит мне Каган. — И вы видите, в каких условиях. Но результаты у нас уже есть. Катынь — это ничто, скажу я вам, коллега! — хлопает меня Каган по плечу. Он явно хочет излучать дружелюбие и старается изо всех сил, но от него исходит лишь напряжение, как от столба, заряженного электричеством. Один за другим он берет со стола предметы. — Самый нижний слой — довоенный, — сообщает Каган. — Таких предметов тысячи, может быть, тысяч десять. Потому-то Музей после войны построили именно здесь. Чтобы закрыть место казней.
