Сюда больше почти никто не приезжал.
Только группки туристов бродили вокруг Музея и по тем маршрутам памяти о геноциде, что проложил здесь Музей.
Пан Гамачек проехал через Манежные ворота[6], остановил свою дребезжащую «шкоду» на центральной площади — и я оцепенел.
Хотя я и подкрепился молоком, салом и яйцами, ноги у меня подкосились, стоило мне увидеть, что мои тетушки (одни из немногих оставшихся коренных жителей города, которым просто некуда было деваться) выглядят совсем старушками… а еще несколько человек, что с разных сторон поодиночке ковыляли к нам, перешагивая через валявшиеся на каждом шагу кирпичи, камни и балки, были похожи на потерпевших кораблекрушение… их волосы развевались на ветру, и они встречали меня как сына этого города — старики, бабульки и горстка немолодых уже, отяжелевших мужиков, дегенератов и инвалидов, сплошь отставных военных: все они, искалеченные судьбой каждый по-своему, ютились теперь в городских трущобах.
Уже тогда подземные коридоры под Терезином понемногу заваливало обломками стен, везде хлюпали черные подземные воды, а мощные ворота, спроектированные так, чтобы выдержать залпы прусских пушек, мало-помалу рассыпались, и никто больше не выкашивал траву на крепостных валах.
Стадо коз? Мои либо издохли, либо так одряхлели, что я их не узнал. Неведомо откуда объявилась среди них и парочка молоденьких козочек. И один-единственный самец Боек, бодливый и дурной, почти слепой старый козел — да, этот, кажется, когда-то еще маленьким с бесконечной козлячьей нежностью жался к моим поцарапанным мальчишеским коленкам. Эту старую привязанность я не забыл. Буду считать, что это он.
Меня предупредили, что дегенераты крадут коз и едят их или продают; я принял это к сведению — и, едва обосновался, сразу же вернулся к своей прежней обязанности заниматься стадом.
Лебо и старый пан Гамачек поселили меня в одном из домов на главной площади, который они заняли, так что он стал центром разрушающегося Терезина.
Они обитали в помещении, почти до отказа заполненном старыми койками. Вроде бы Лебо незаконно явился на свет как раз на одной из таких вот коек.
Музей собирался разместить здесь разные офисы, но строптивцы помешали ему в этом.
На одну из коек я бросил свой полиэтиленовый пакет с зубной щеткой и полупустым тюбиком пасты — больше у меня с собой ничего не было.
Мочалку, свитер, носки и еще кое-какие вещи, оставшиеся от людей, которые уехали из города, мне дали тетушки — и я начал жить.
