В этом доме, который вскоре стал известен под названием «Комениум», был сквот, здесь самовольно поселились Лебо и еще несколько человек, чьи жилища, как и мой родной дом, уже снесли. Это был клуб строптивцев, которые решили остаться в городе. Или вынуждены были остаться, потому что их никто нигде не ждал.
На нижний этаж тетя Фридрихова, которая по-прежнему держала свою гладильню, и другие тетушки натащили сковородок, кастрюль, поварешек и прочего и оборудовали тут общественную столовую.
Ничего особенного: если сравнивать с гарнизонными столовыми, гудевшими от солдатских голосов, или с казино для офицеров, таких как мой отец, это было жалкое заведение. Но суп и чай здесь можно было получить почти всегда.
Ученые, исследователи и чиновники из Музея к нам не заглядывали. Они за государственный счет следили за своими туристическими маршрутами, повествующими об ужасах войны, и вместе с назначенными властью инженерами водили пальцами по картам исчезающего города, подтверждая его обреченность.
Лебо разругался с чиновниками и учеными из Музея. Над его бескомпромиссным требованием, чтобы из города и в наши дни не исчез ни один кирпич, как он выражался, смеялись, хотя и не в открытую… ведь Лебо родился в войну в Терезине, и уже от одного этого факта у многих стыла кровь в жилах, так что издевательски фыркнуть прямо в заросшее лицо Лебо ученым и чиновникам было как-то неловко.
Поэтому ученые сперва выставили против Лебо кое-кого из тех, которые были в Терезине заключенными, и те без устали твердили: да, пусть наконец-то город смерти и унижений провалится в тартарары! Пускай наконец-то снесут железнодорожную станцию, откуда сотни тысяч людей были отправлены на восток и не вернулись! Пусть это останется уже только в учебниках!
Другие, однако, придерживались иного мнения, дискуссиям не было конца, а кирпичи тем временем разрушались.
И власти, с подачи ученых, приняли решение.
Сохранить только Музей, но не город, поскольку на него нет денег.
Лебо не вступал в споры, а ретировался из Музея в город. Пройдя закалку в Терезине еще младенцем, он имел преимущество во времени перед другими узниками, которые были намного старше. И это преимущество он не хотел растрачивать на дискуссии.
Старые дома. Выщербленные мостовые. Струи грязной воды, что текли из лопнувших канализационных труб. Прибежища кошек и голубиные гнезда в развалинах казарм. Весь этот разрушенный город у подножия Музея.
Здесь мы были не ко двору. Мы мешали бульдозерам. Горстку утративших бдительность дегенератов не составило труда изловить и запихнуть в психушки. Некоторые бабушки и дедушки дали задурить себе голову, согласившись переехать куда-то в многоэтажки, и следы их на этом свете затерялись.
