Посты по-прежнему оставались удвоенными. И хотя окрестности трижды прочесывали и никого не нашли, взвод все равно оставался в боевой готовности.
У крыльца на посту стоял Пономарев. Увидев старшего сержанта, обрадовался:
— Закурить не найдется?
— Я тебе закурю! — пригрозил ему Мантусов. — Устав забыл? На посту, не где-нибудь находишься.
— Другие курят, а я что, рыжий? — огрызнулся Пономарев.
— Ничего, попадутся мне еще эти курильщики! Как раз есть надобность туалет почистить…
Обогнув казарму, Мантусов вышел из расщелины и увидел второго часового. Тот стоял у минометов, приведенных в боевое положение. Плиты, их были плотно укреплены дерном, двуноги упирались в слежавшийся песок. Рядом в ящике — две мины. Все, что им удалось спасти из боезапаса; остальное вместе с катером находилось на дне океана. Случись бой, подумал Мантусов, два выстрела ничего не решат. Бесполезное это теперь оружие. А Семибратов у минометов пост установил. К чему? Но когда Воронец сказал: «Людей и так мало. Зачем еще увеличивать наряд?» — Мантусов поддержал командира, резковато ответив: «Приказ командира обсуждению не подлежит».
— Стой! Кто идет? — крикнул часовой.
— Свои, — сказал Мантусов. — Не узнаешь?
— Фу, перелякал! — откликнулся Семенычев. — И чего тебя, старший сержант, в такую рань лихоманка носит? Спал бы себе, як другие.
Мантусову было приятно слышать ворчливый голос Семенычева. Он любил этого старого казака, умевшего с таким смаком рассказывать станичные байки. Семенычев если и врал, то весело и складно.
— Как настроение? — спросил Мантусов.
— Як положено славному бойцу на наиважнейшем посту. — В голосе Семенычева прозвучала усмешка.
— Не одобряешь, значит?
— Мне-то шо… Сказано: охраняй боевое имущество. Ну я и охраняю. А уж от кого там — чи от врага, чи от ветру, — це не мое дило.
— А как же склад? Бросить? — кивнул Мантусов в сторону грота. Вход в него виднелся неподалеку прямо в скале. Японцы хранили здесь свои запасы продовольствия: рис, бобы, соль, муку. Место было выбрано довольно удачно, и Семибратов решил не переносить склад, хоть он и располагался близко от воды.
— Да я ж не супротив, — поспешно отозвался дед Семеныч, — я завсегда «за».
Мантусов улыбнулся. Он почувствовал, что боль отступает. Она еще не исчезла вовсе, но уже ослабла, притихла. Дышать стало легче, свободней. И даже краски вокруг неуловимо изменились: то были серыми, размытыми, а теперь посветлели. Мантусов увидел зарю, нежную, дрожащую. Солнце еще не взошло над горизонтом, но оно было уже где-то близко к нему, совсем рядом. Небо голубело все сильней и сильней. И воздух тоже становился прозрачным и голубоватым. Мантусову показалось, что воздух по цвету похож на те подснежники, которые он подарил когда-то Ирине. Он раньше и не подозревал, что дарить цветы — это очень приятно. Особенно если они такие чистые и прозрачные, как Иринины глаза.
